Черноводье - Валентин Решетько Страница 95

– Вот так, сынок, будет хорошо. Ножками на солнышко и положим! – тихо проговорил молодой отец.

Топор звенел и отскакивал от неподатливой мерзлоты. Иван не чувствовал холода, упрямо скалывая мелкими кусочками мерзлую землю. Наконец мерзлота закончилась, и землекоп уже лопатой легко выкопал и подчистил могилку. Рядом с ямой на снегу парила свежая земля, покрываясь тончайшим слоем куржака. К полудню Кужелев закончил тягостную работу. Склонив голову, он долго стоял около свежего могильного холмика…

Лаврентий сидел на нарах, бездумно вперив глаза на печку, в которой гулко потрескивали горевшие поленья. Жамов поморщился и негромко буркнул под нос:

– Опять пихта попала, язви ее. Че за пустое дерево – ни тепла, ни свету, только треск один. Опеть же возьми ее в другом – так ей цены нет!

– Ты че бормочешь, отец! – не поняла Анна.

– Да так я, про себя… – отмахнулся Лаврентий.

За спиной у него в полутемном бараке невнятно бормотали, постанывали на топчанах жильцы, отгороженные друг от друга легкими ситцевыми занавесками. Воздух, наполненный смрадом давно не мытых тел и миазмами человеческих испражнений, исходившими от поганых ведер, стоявших около каждой ситцевой выгородки, мутным потоком заливал нары.

«Понабили… – подумал Лаврентий. – Точно пчелиные соты. – И с горечью размышлял дальше. – Детей похоронил, теперь внука». При мысли о внуке он особенно остро почувствовал неумолимую скоротечность времени. Мужик ужаснулся:

– Осподи, а сами-то еще и не жили… То германская, то революция, идри ее в корень! Потом Гражданская… – Даже от одной только мысли о ней у Лаврентия побежали по спине мурашки: – А щас че делатся?! Дожили, называется, язви их в душу…

Сидит Лаврентий, бывший партизан, в зловонном бараке, низко опустил голову, в которой со скрипом, тягостно, точно несмазанные тележные колеса, ворочались мысли:

«В партизанском отряде легше было. Загнал нас Колчак в болото; половина отряда перемерла, но там мужики – вооруженные, а здесь – старики, дети… – Лаврентий скрипнул зубами. – Также болели… цинга, водянка. Спасибо Василию Тимофеевичу! – Жамов вспомнил старика-партизана. – Пихтовым отваром поставил на ноги бойцов». – Вот и здесь, на Васюгане, выручал пихтовый отвар, кисловато-горьковатый, отдающий на вкус пахучим пихтовым маслом.

Жамов подошел к печке и помешал деревянной палкой в ведре, в котором парилась пихтовая лапка.

– Однако, поспела! – Лаврентий снял с плиты ведро и поставил его на пол.

По проходу медленно шла Мария Глушакова. Каждый шаг давался женщине с большим трудом. Она тихо постанывала, но упрямо передвигалась по коридору между нарами.

– Чего бродишь, чего бродишь! – из-за занавески раздался скрипучий женский голос. – Лежала бы себе тихо, не шиперилась!

Мария остановилась, повернулась на голос и беззлобно ответила:

– Належимся еще, Дарья, на том свете. Я уж лучше тут шипериться буду, пока жива! – и Глушакова двинулась дальше, с трудом передвигая опухшие ноги. Наконец она доковыляла до печки:

– Здравствуй, Лаврентий!

Жамов поднял голову, увидев Марию, на лице у него мелькнула доброжелательная улыбка.

– А-а, сиделка, пожаловала! Сядь, отдохни пока; сейчас пойло будет готово – остывает.

Мария примостилась на краешек топчана рядом с Жамовым:

– А ты не смейся, Лаврентий, не смейся! Зубы-то перестали шататься, да и опухоль вроде спадает! – с сомнением проговорила Мария, пошевелив своими ногами.

– Че и говорить! – уже серьезно заметил Жамов. – Большая сила в нем! – И задумчиво закончил: – Тайга калечит, тайга и лечит!.. – Мужик посмотрел на женщину повеселевшими глазами. – Ниче, Марья, главное – зиму пережить, а там мы еще похороводимся! – Лаврентий прищелкнул пальцами и озорно подмигнул женщине.

– Осподи, прости меня, грешную, – хороводник… – проговорила Анна, поднимаясь с топчана. – Седни внука, Иван, унес на погост, а следом – кто?

– Погоди, мать, умирать раньше времени! – Лаврентий поднялся с нар, взял с пола ведро с остывшим отваром и принялся отцеживать светло-коричневую жидкость, слегка отдающую зеленью, в чистое ведерко. Отцедив отвар, он подал посудину Марии:

– Возьми!

– Сам-то хлебни! – она протянула доморощенному фармацевту деревянную ложку.

Лаврентий зачерпнул полную ложку и с удовольствием выпил. Следом выпила Мария, затем Анна. Женщина сморщилась:

– Осподи, как он надоел!

– Жить захочешь – и не то пить будешь! – проговорила Мария и направилась по проходу.

– Больше одной ложки не давай! – предупредил добровольную сиделку Лаврентий. – Я раз хлебнул со стакан, потом, идри ее в корень, всю ночь чесался! Слышь, Марья!

– Слышу! – ответила женщина, направляясь к своим пациентам, не пропуская никого.

– Шла бы ты, Марья, со своей бурдомагой мимо! – Николай Зеверов отвернулся от ведерка.

– Ты не больно балуй, герой! – добродушно ворчала сиделка, протягивая ложку с отваром. Николай тяжело вздохнул и выпил кисловатый отвар. А Мария уже поила остальных Зеверовых. Дарья, приподнявшись на локте, тоже выпила пихтовый настой и раздраженно проговорила:

– Все ходишь и ходишь! Тоже мне, ангел-хранитель…

– Ты бы, Дарья, меньше лежала… лучше было бы! – спокойно ответила Мария.

Где-то к обеду Мария заканчивала свой обход. Около занавески, отгораживающей семейство Грязевых, Глушакова задержалась подольше.

Татьяна, жена главы семейства, сидела на нарах, вперив перед собой равнодушный взгляд.

– Как Иван? – спросила сиделка у женщины.

Татьяна подняла голову:

– Помрет Иван, ни седни завтра помрет, – ответила безучастно женщина и таким же тусклым голосом продолжила: – Я знаю – помрет… Вся вша с него сошла. То заедали, волосы у мужика шевелились, а тут уже суток двое, как есть, – вся сошла. Вся в шубной подстилке – на мороз ее надо!

– Младший Иван где? – спросила Мария.

– В конце барака, наверное. Там они, около Натальи…

Глушакова смотрела на женщину, по годам еще совсем не старую, но вконец изможденную, и словно себя видела в зеркале. Она с горечью подумала:

«Осподи, как нас жисть измочалила… Почти ровесница мне». – Она протянула ложку с настоем:

– Выпей, Татьяна! – только и смогла сказать добровольная сиделка. До того лишения и смерть стали привычными в ихней обыденной жизни, что и слова участия кончились. Взяв ложку назад, она спокойно проговорила:

– Крепись, Татьяна, крепись. У тебя еще Иван-малой. За ним глаз да глаз нужен.

Мария закончила обход в конце барака у последних нар, где расположилась Наталья Борщева. Деловито гудела в углу печь, басовито шумела тяга в трубе, потрескивали в топке еловые поленья.