Изабелла Баварская - Александр Дюма Страница 95

Осада тянулась четыре с половиной месяца без особого успеха для осаждающих. Герцог Бургyндcкий овладел все же сильно укрепленным валом, который французы возвели перед своими рвами и с высоты которого их пушки и бомбарды причиняли немало вреда осаждающим; тогда английский король приказал вести со своей стороны мину. Она приближалась уже к городской стене, как вдруг Ювеналу Юрсену, сыну парламентского адвоката, почудился какой-то странный подземный шум. Он отдал приказание вести контрмину. За его спиной находились воины, и он, с длинной секирой в руке, сам распоряжался работой, когда случайно мимо прошел сир де Барбазан. Ювенал рассказал ему о том, что тут происходит и что он останется и будет сражаться в подземелье. Тогда Барбазан, по-отечески любивший Ювенала, взглянул на его длинную секиру и, покачав головою, сказал:

– Эх, братец мой, не знаешь ты, что такое сражаться под землей! Да разве с такой секирой завяжешь рукопашную?!

Он вынул шпагу из ножен и укоротил секиру Ювенала до нужной длины. Потом, держа свою обнаженную шпагу, приказал ему встать на колени. Ювенал повиновался, и Барбазан посвятил его в рыцари.

– А теперь, – сказал он, – будь честным и доблестным рыцарем.

После двух часов работы английских и французских саперов отделяло друг от друга расстояние, не превышавшее толщины обычной стены. Но вот и этот промежуток был преодолен, саперы той и другой стороны ушли из подкопа, а воины вступили в жестокую схватку в узком и тесном проходе, где четыре человека с трудом могли идти рядом. Тогда-то Ювенал оценил справедливость слов Барбазана: его секира с укороченной рукоятью творила настоящие чудеса, англичане обратились в бегство, а вновь посвященный рыцарь заслужил шпоры.

Спустя час англичане возвратились с большим пополнением. Перед собой они двигали заслон, которым перегородили мину, чтобы дофинцы не могли пройти. Тем временем из города подоспело еще пополнение, и всю ночь напролет шел ожесточенный бой. Этот новый вид боя имел ту важную особенность, что противники могли ранить друг друга, даже убить, но брать в плен они не могли, ибо находились по разным сторонам от заслона.

На следующий день перед городскими стенами появился трубач, а за ним английский герольд. От лица некоего английского рыцаря, который пожелал остаться неизвестным, герольд вызывал на поединок любого дофинца, будь то рыцарь или дворянин; рыцарь предлагал сразиться на лошади с правом каждого из противников сломить два копья; если ни тот, ни другой не будет ранен, предлагалось пешее сражение на секирах или на шпагах, причем англичанин избирал местом поединка подземный проход, предоставляя дофинцу, который примет вызов, самому выбрать в нем место и время сражения.

Объявив об этом, герольд направился к ближайшим воротам города и в знак вызова и предстоящего поединка прибил к ним перчатку своего господина.

Барбазан, со множеством людей прибежавший на городскую стену, бросил с высоты укреплений свою перчатку, тем самым показав, что принимает на свой счет вызов неизвестного рыцаря, и затем велел одному из щитоносцев снять перчатку, прибитую к воротам. Щитоносец исполнил приказание.

Многие считали, что выходить на такой поединок не дело коменданта крепости, но Барбазан, дав людям волю говорить что угодно, готовился на другой день принять сражение. В течение ночи разровняли проход, чтобы ничто не мешало лошадям; по обе стороны от заграждения были вырыты углубления для трубачей; к стенам прибили факелы, чтобы осветить место поединка.

На следующий день в восемь часов утра противники появились в концах прохода; за каждым из них следовал трубач. Англичанин протрубил первым, француз затрубил ему в ответ. Потом разом затрубили четыре трубача, находившиеся возле заграждения.

Едва последний звук замер под сводами, оба рыцаря спустились в подземелье, держа в руках копья. Издали один другому казался тенью, двигающейся во мраке преисподней; и только тяжелый шаг их боевых коней, от которого дрожало и наполнялось шумом подземелье, указывал на то, что ни в этих лошадях, ни в этих всадниках нет ничего фантастического.

Поскольку противники, занимая необходимое для боя пространство, не могли рассчитать расстояния, сир де Барбазан, оттого ли, что лошадь у него была быстрее, или оттого, что он ближе находился к заграждению, прибыл к нему первым. Он сразу же оценил невыгодность своего положения, ибо, будучи сам неподвижен, должен был принять удар противника, вдобавок еще и усиленный стремительным разбегом его лошади. Неизвестный рыцарь налетел как стрела, так что Барбазан успел лишь снять свое копье с опоры, опереть его о щит, как о железную стену, и утвердиться в седле и на стременах. Однако и этого оказалось достаточно, чтобы преимущество перешло на его сторону: не успел еще противник нанести удар, как сам очутился под ударом. Он всей грудью налетел на копье Барбазана, которое, словно стекло, разлетелось вдребезги. Копье неизвестного рыцаря, лежавшее на опоре, оказалось чересчур коротким и даже не коснулось цели, между тем как он сам, почти опрокинутый ударом, головой коснулся крупа своей лошади, которая, отскочив шага на три, присела на задние ноги. Поднявшись, английский рыцарь обнаружил, что в грудь ему, как раз посередине, вонзилось копье противника, которое пробило кирасу и остановилось, встретив на своем пути надетую под кирасой кольчугу. Что же касается Барбазана, то он был неподвижен, как медная статуя на мраморном пьедестале.

Оба противника повернули своих лошадей и выехали ко входу в подземелье; Барбазан взял другое копье; трубы протрубили во второй раз. Им ответили трубачи, находившиеся около заграждения, и соперники снова углубились под своды. На этот раз их сопровождало множество французов и англичан, ибо теперь предстояла последняя схватка на лошадях, а потом, как мы уже говорили, противники должны были спешиться и продолжать бой на секирах, так что в подземелье допустили зрителей.

Расстояния при этом втором поединке были до того точно рассчитаны, что оба рыцаря встретились в самой середине пути. На этот раз англичанин ударил своим копьем в левую часть кирасы Барбазана; скользнув по ее полированной поверхности, острие копья, как чешую, подняло металлическую пластинку наплечника и на один дюйм вонзилось в плечо. Что до Барбазана, то он так сильно ударил копьем в щит противника, что от этого удара лопнула подпруга у его лошади, и англичанин, достаточно твердо сидевший в седле, не вылетел из него, а откатился вместе с ним шагов на десять; лошадь, освободившись от всадника, осталась стоять на ногах.

Барбазан соскочил на землю, неизвестный рыцарь тотчас поднялся; оба выхватили секиры из рук оруженосцев, и поединок возобновился с еще большим ожесточением, чем прежде. Однако как в нападении, так и в защите каждый из противников проявлял осторожность, которая говорила о том, насколько высоко ставили они друг друга. Их тяжелые секиры, двигаясь в руках с быстротою молнии, опускались на щит соперника, извлекая тысячи сверкающих искр. Поочередно наклоняясь назад, чтобы сильнее размахнуться, они походили на дровосеков: одним их ударом, казалось, можно было свалить могучий дуб, а между тем каждый получил не менее двадцати таких ударов, и оба остались на ногах.