Ярость - Уилбур Смит Страница 93

За легкой улыбкой она скрыла самодовольство. Шон всегда был ребенком Шасы, волевым, не думающим о других. Она не могла понять и принять в нем признаки жестокости. Она помнила, каким эгоистичным и неблагодарным он был еще до того, как научился говорить. Младенцем он насыщался у ее груди и давал знать, что удовлетворен, больно кусая сосок. Конечно, она любила его, но нравился он ей мало. Научившись ходить, он сразу направился к отцу, всюду бродил за ним, как щенок, и первым его словом было «папа». Это «папа» после того, как она выносила его, такого крупного, выносила с трудом, родила и кормила, обидело Тару. Что ж, теперь это был сын Шасы. Она смотрела, как муж пытается справиться с проблемой, и получала презрительное удовольствие от того, как ему неуютно и неловко.

– Он спортсмен от природы, – говорил между тем Шаса, – и прирожденный вожак. У него живой ум. Я убежден, что он соберется. В конце прошлой четверти, увидев табель, я как следует всыпал ему и сегодня вечером снова всыплю, чтобы он одумался.

– На некоторых мальчиков трость не оказывает никакого действия, вернее, вызывает противоположный эффект. Ваш Шон смотрит на наказания, как солдат на боевые раны – считает их знаком отличия за свою доблесть.

– Я всегда возражала против того, чтобы муж бил детей, – сказала Тара, и Шаса бросил на нее предостерегающий взгляд, но директор продолжал:

– Я сам пытался применить к нему трость, миссис Кортни. Он принимает порку как некое социальное отличие.

– Но он хороший атлет, – снисходительно повторил Шаса.

– Я вижу, вы, как и я, предпочитаете термину «спортсмен» слово «атлет», – кивнул директор. – Шон для своего возраста очень развит и зрел. Он сильней других мальчиков в классе и не колеблясь использует свою силу, чтобы выиграть, причем не всегда в соответствии с правилами игры. – Директор со значением посмотрел на Шасу. – У него живой ум, но отметки свидетельствуют, что он не хочет применять его в классе. Он использует свою сообразительность в гораздо менее похвальных делах. – Директор помолчал: он понял, что сейчас не время приводить преданному отцу красноречивые примеры и продолжил: – Как вы уже заметили, он прирожденный вожак. К несчастью, он собирает вокруг себя наименее желательные школьные элементы; он сколотил из них шайку, которая терроризирует остальных учеников; даже старшеклассники его боятся.

– Мне трудно в это поверить, – сказал Шаса, мрачнея.

– Буду прям, мистер Кортни: в характере Шона есть злобность и мстительность. Конечно, я надеюсь на смягчение его нрава. Однако если этого не случится, мне придется принять серьезное решение относительно будущего Шона в Бишопе.

– Я так хотел, чтобы он стал лучшим учеником, как я сам когда-то, – признался Шаса. Директор покачал головой.

– Он далек от того, чтобы стать лучшим учеником, и, если не подтянется к концу года, я с величайшей неохотой вынужден буду просить вас забрать его из Бишопа.

– Боже мой! – выдохнул Шаса. – Вы серьезно?

– Мне жаль, но это так.

* * *

Удивительно, что директор Бишопа вообще взял на работу Клер Ист. Причина заключалась в том, что работа была временная – договор всего на полгода, чтобы заменить заболевшего учителя рисования. Жалование обещали столь незначительное, что были только еще два кандидата, и оба совершенно неприемлемые.

На собеседование к директору Клер пришла одетая так, как не одевалась шесть лет, с тех пор как ей исполнился 21 год. Однако по такому случаю она извлекла вещи из забытого старого чемодана. Тускло-зеленое платье с застегнутым высоким воротом соответствовало представлениям директора о приличном женском наряде. Длинные черные волосы Клер заплела в косу и соорудила на затылке тугой пучок, а для показа отобрала только пейзажи и натюрморты: эти темы интересовали ее примерно тогда же, когда она носила целомудренное шерстяное платье. В школе Бишопа рисование не относилось к главным предметам; уроки посещали те ученики, которые не проявляли интереса к наукам.

Классы рисования размещались в стороне от главного здания школы, и, обретя определенную свободу поведения, Клер вернулась к своему обычному стилю одежды: широкие свободные юбки ярких расцветок и рисунков и блузки мексиканского стиля, как те, которые носила в «Изгое» [51]Джейн Расселл. Учась в Лондонской школе искусств, Клер пять раз смотрела этот фильм и старалась подражать Джейн Рассел, хотя, конечно, знала, что груди у нее лучше, чем у Рассел, такие же большие, но более высокие и заостренные.

Длинные волосы она ежедневно убирала в разные прически, а на уроках всегда сбрасывала сандалии и расхаживала по классу босиком, куря черные португальские сигареты: один из ее любовников приносил ей их тысячами.

Шон совершенно не интересовался рисованием. Он оказался на уроке в результате естественного отторжения. Физика и химия требовали слишком больших усилий, а география оказалась еще скучнее рисования.

Шон влюбился в Клер Ист в то мгновение, когда она вошла в класс. Когда она впервые остановилась у его мольберта, чтобы рассмотреть пеструю мазню на листе бумаги для рисования, он понял, что она на дюйм ниже его ростом, а когда Клер протянула руку, чтобы подправить неровную линию, он увидел, что она не выбрила подмышки. Этот клочок темных жестких волос, блестящих от пота, вызвал у него невероятно болезненную эрекцию.

Он пытался произвести на нее впечатление мужской надменностью, а когда ничего не вышло, произнес проклятие, которое обычно адресовал своим пони. Клер Ист отправила его с запиской к директору, и директор четыре раза сильно ударил его тяжелой малаккской тростью, сопровождая удары назиданием:

– Вам придется узнать, молодой человек, ШЛЕП, что в стенах школы безобразничать запрещено, ШЛЕП, в особенности браниться, ШЛЕП, и особенно при женщинах, ШЛЕП.

– Большое спасибо, господин директор.

Согласно традиции следовало поблагодарить за наказание и не тереть больное место в присутствии великого человека. Когда Шон вернулся на рисование, малаккская трость нисколько не ослабила его пыла, напротив, невероятно разожгла, но Шон понял, что нужно менять тактику.

Он обсудил это со своим приспешником Снотти Арбатнотом, и совет Снотти лишь слегка остудил его:

– Забудь о ней, парень. Все парни в школе пускают слюнки от мисс Зефир, – прозвище намекало на груди Клер Ист, – но Таг видел ее в кино с парнем лет тридцати. У него усы и собственная машина. Они на заднем ряду обжимались вовсю. Лучше повидайся с Пуделью.

Он имел в виду шестнадцатилетнюю ученицу женской школы Растенберг, отделенной от Бишопа железнодорожной линией. Делом своей жизни эта юная девица считала превратить в мужчин столько мальчиков, на скольких хватит свободного времени. Хотя Шон никогда с ней не разговаривал, она присутствовала на всех его крикетных матчах и через общих знакомых прислала приглашение на свидание в сосновом лесу в Рондебоше [52].