Духов день - Николай Зарубин Страница 91

Взволнованная и грустная, с выкатившимися и задержавшимися на щеках слезинками стояла она, не шелохнувшись, и в какой-то светлый миг то ли почувствовала, то ли хотела почувствовать, как на плечи ее с обеих сторон будто опустились два белых голубя – души отца и сына. Затем будто взмахнули легкими крылами, коснувшись слезинок на щеках, и отлетели в заоблачные выси.

Василиса Васильевна невольно поглядела вверх и ничего не увидела, кроме обозначившихся на небе первых звезд.

«Какие из них ваши, мои дорогие папа и сыночек?.. – подумала. – И где вы сейчас: смотрите ли с высоты на меня и радуетесь ли вместе со мною?..»

А вечер был так тих и так напоен прохладой, что люди расходились нехотя, и на душе ее было светло и хорошо, как не было давно.

На следующий год у обелиска собралось еще больше народа. И тогда же пришло осознание, что ради такого она и жила – училась, вышла замуж, родила сыновей. За ради такого она мучилась и голосила, упав грудью на холодную железину сыновьего гроба. Во имя такого служила в своем комитете. Служила таким же, как и она, обычным женщинам, которые приходили к ней со своим горем.

Служила Отечеству.

Приближался очередной День Памяти, как теперь именовали 22 июня горожане, а вместе с ним и День выпускников в школах. И Васильевна решила сходить на собрание родителей в ближайшую, чтобы побудить и взрослых, и молодежь прийти в этот день к обелиску.

На собрании обсуждали вопросы повседневные: о порядке выдачи аттестатов зрелости, о поздравительных речах родителей, о сумме взносов, о праздничном столе и где лучше всего провести банкет.

Васильевна молчала до времени, слушала, наконец встала со своего места на заднем столе:

– Я поздравляю вас, уважаемые родители, с окончанием вашими детьми школы. Понимаю также, что день этот для вас и ваших детей особенно памятный и дорогой. Желаю вашим детям приобрести профессии, создать семьи, народить вам внуков и пройти достойный человека жизненный путь.

Васильевна задержала дыхание, помолчала, продолжила:

– День выпускников совпадает с днем начала войны – 22 июня. У каждого из вас, наверное, в семье кто-то был на фронте, кто-то, может быть, не вернулся, и очень важно, чтобы ваши теперь уже почти взрослые дети не забывали о той страшной войне. Поэтому предлагаю и вам самим побывать у обелиска в парке Победы, и чтобы ваши дети нашли полчаса для того, чтобы посетить это святое место, а насчет автобуса я договорюсь.

– Это с какой же стати моя разнаряженная, как куколка, девочка поедет на ваше сборище и будет там тереться среди бетонных плит и разного старичья? – раздался вдруг мужской голос.

Все повернулись на голос, ожидая, что будет дальше, а Васильевна тут же отметила про себя – этот из «новых».

– Какое же это сборище? – оторопев от неожиданности, спросила Васильевна. – День памяти, в который соберутся люди у обелиска, разве можно назвать сборищем?

– Сборище и есть, – настаивал на своем мужчина.

Теперь она его разглядела: с виду лет сорок или чуть более того, уверенный немигающий холодный взгляд, кривая ухмылка на лице.

– Я повторяю: сборище и есть. Придумали себе какой-то день памяти и носятся с ним, как с торбой…

В Васильевне словно проснулась учительница и, как бывало в пору ее работы в школе, она не торопясь прошла между рядами парт через весь класс и встала напротив мужчины, как когда-то вставала напротив какого-нибудь ученика, чтобы глаза в глаза, спокойно объяснить какой-то непонятный вопрос.

Видно, и мужчина вспомнил, где находится и как надо себя вести, если к тебе подошел учитель. Он поспешно встал, сделал шаг в сторону прохода между столами, замер в ожидании непонятно чего.

Так стояли они, может быть, минуту, может быть, и меньше: она – хрупкая немолодая женщина, он – возвышающийся над нею, крепкий, уверенный в себе человек.

– И все же: почему – сборище? – настойчиво и твердо переспросила Васильевна. – Может, и война так же была своеобразным сборищем, на котором две стороны – советские люди и фашисты – выясняли отношения, как мы теперь с вами? И кровь людская, словно водица, лилась полноводными реками – железо ломалось, города рушились, население целых деревень сгорало в огне, а советские люди все превзмогли, выстояли и победили – что же, напрасно?..

Мужчина побледнел, но сдаваться не собирался.

– Я, знаете, плохо верю в память тех людей, что приходят к обелиску. Скорей всего – нечем себя занять, вот и ходят. Покрутились бы, как я кручусь, добывая свою копейку, так некогда было бы заниматься ерундой. Вот вы говорите, что по-бе-ди-ли… Да разве победили? Я в прошлом году был в турпоездке по Германии, Франции, Италии. В Германии, например, люди живут – будь здоров. А мы – с позволения сказать, которые победители – как живем? Как жил мой покойный отец-фронтовик, получивший на фронте три ранения и фактически возвратившийся калекой? Мантулил, пока не лег в могилу. Что он завоевал и себе, и своим детям? Он лег в могилу, а мать нас четверых поднимала одна. Нет, уважаемая, я своей девочке не позволю тереться среди вашего сборища. Я свою девочку направлю учиться в Англию, и если она того захочет, там и останется жить. А я буду здесь работать, чтобы она не знала ни в чем нужды.

– Вот вас – да-да, лично вас и не было бы на свете, если бы фашисты победили. И дочери вашей не было бы. Благополучной Европы в том виде, в котором она сегодня есть, – не было бы. Да что Европы – Англии, Америки не было бы. Этого вам мало? – в свою очередь наступала Васильевна.

– Ну и черт с ним, что не было бы.

Мужчина дернул плечами, как бы желая освободиться от наваждения – не ученик же он в самом деле и не мальчишка какой-нибудь стоять тут оправдываться или что-то доказывать.

– Выходит, память об отце, который завоевал для вас право появиться на свет, для вас – пустой звук? И Родина – так же пустой звук? – продолжала наступать бывшая учительница.

– Вы мою память об отце не трогайте, она не про вас. Я, может, с именем отца встаю утром и с его именем ложусь…

– Так чего ж вы ерничаете, уважаемый, ведь 22-го мы поминаем таких же воинов, каким был и ваш отец, и что в том худого, если дети вместе со всеми, кто придет к обелиску, помянут своих дедушек и не только своих, которые подарили им счастье появиться на свет? Мы ведь и вашего отца поминаем…

Во время этой короткой перепалки Васильевна ни разу не возвысила голос, глаза смотрели спокойно и твердо. И наоборот, лицо мужчины то бледнело, то краснело, глаза искали поддержки у наблюдающих за этой словесной схваткой сидящих за столами людей. И было непонятно, на чьей они стороне, будто происходящее на их глазах не имеет к ним никакого отношения. Непонятно, на чьей стороне была и стоявшая у окна со скрещенными на груди руками классный руководитель Антонина Петровна.

Угловым зрением или десятым чувством видела, чуяла эту людскую отстраненность и Васильевна. Она вдруг почувствовала смертельную усталость. Не телесную – душевную усталость, а вместе с нею – сожаление, что оказалась среди этих равнодушных людей. Или нет: среди равнодушного сборища людей. Так будет точнее.