Без права на награду - Ольга Игоревна Елисеева Страница 9

Январь 1817 года. Харьков и окрестности.

Прежде чем ехать в Старые Водолаги, Бенкендорф отправился за справками к даме, достойной во всех отношениях. На углу улицы Благовещенской и Дмитриевки, в одноэтажном желтом особняке с белыми дорическими колоннами останавливалась княгиня Наталья Ивановна Куракина, когда приезжала проведать свои имения под Харьковом. Она снимала дом у того же коллежского секретаря Мюнстера, с которым генерал-майор уже познакомился.

Карета Бенкендорфа проследовала мимо глухой ограды – «мой дом, моя крепость» – с коваными, как печные заслонки, воротами, и остановилась у тумбы, которой служила свороченная на сторону скифская баба.

В конце прошлого века муж Куракиной служил генерал-губернатором Малороссии и набрал помаленьку то там, то здесь деревенек, которые очень помогли семье после войны, когда подмосковные были разорены. Брат знаменитого бриллиантового князя Александра Борисовича – Алексей – был не столь известен, но делен, а его вдова не жаловала деверя и не распространяла на Бенкендорфа родовую неприязнь. Напротив, она часто бывала у императрицы-матери и относилась к Шурке с покровительственной нежностью, прозвав его «наш Вальмон» ^[16], или «наш Казанова». Что, конечно, импонировало молодому человеку и только подстегивало его к новым похождениям.

Бывает такое состояние сердца у пожилых дам, когда они любят внуков или их друзей со снисходительной радостью, не завидуя и не огорчаясь, что собственная юность прошла.

При взгляде на милейшую Наталью Ивановну становилось ясно: она провела век в любви и покое. А потому во всех видела искорки этих чувств, пусть зарытые глубоко под спудом служебных неудач и душевных печалей.

Когда ей доложили о приезде Бенкендорфа, княгиня играла на арфе и почти с сожалением отложила инструмент, но, пока шла навстречу гостю, преисполнилась радости, потому что для нее он был не командиром дивизии, а веселым шалопаем из царскосельской гостиной.

– Ну здравствуй, Вальмон, – Наталья Ивановна поцеловала генерала в темечко, когда он склонился к ее руке. – Все кудри порастерял. Раньше говорила: какой стал большой! Теперь что?

– Старею, – вздохнул тот.

Княгиня поморщилась.

– Слова от тебя такого слышать не хочу. А как же мы? Нас уже и хоронить пора?

Генерал рассыпался в заверениях, что Наталье Ивановне хоть сейчас на бал, но та остановила его жестом.

– Больше не пляшу. А в Благородном собрании не была, уж и сама не помню почему. Простыла, что ли? – Она засмеялась своей старческой рассеянности. – Твой батюшка, поди, больше моего забывает? Как сядем в карты играть, так все норовит ставки понизить, хоть заранее договорились, что партия на пуговицы!

Александр Христофорович вынужденно улыбнулся. Отец действительно плошал на глазах, минутами не помнил, кто он есть и какова его подпись. Получая письма от детей, спохватывался, читая на конверте собственную фамилию – вот, оказывается, кто я таков! Ну-с, будем отвечать от имени генерала инфантерии Христофора Иванова сына Бенкендорфа… Или вдруг среди немецкого текста, сбивался на французский, вписывал русские выражения… Словом, путал, путал, путал. «Неужели и я буду таким?»

Шурка предпочел бы не дожить до старости. И долго верил, что не доживет. Как вдруг войны кончились, он застрял в гарнизоне. И вот уже зрелость в разгаре. А за ней холодом дышит завтрашний день. Особенно страшный, когда пример перед глазами.

– Ну, с чем пожаловал? – Наталья Ивановна уже вела его к столу. Было рано обедать, но княгиня блюла старинное гостеприимство и не могла ударить в грязь лицом. – Здесь, в Малороссии, вспоминаешь, как должно быть и как прежде было у нас, – говорила она. – Люди теплее. Горячие даже.

Александр Христофорович был не уверен, что это хорошо. Невоспитанные. Неделикатные. Простота хуже воровства. С другой стороны… Проведя юность при дворе, где все исключительно степенны, он разучился ценить это качество и внутренне ликовал, когда ловил хоть одно нерасчетливое движение души. Чему, безусловно, научился у Марии Федоровны, любившей сердечных простаков вроде Багратиона или Платова. Такими, как «бриллиантовый князь», она только пользовалась.

Кем был он сам? Его и любили. Им и пользовались.

– Предпочитаю здешние блюда, – призналась Наталья Ивановна. – Когда только ехала к мужу в Малороссию, остановились на ночь в степи. Глядь, свет из-под земли, крики, музыка. Землянки, а в них казаки-переселенцы играют свадьбу. Мы туда: можно к вашему шалашу? Милости просим. Пьют. Пляшут. Бабы прямо на колене раскатывают тесто, кладут в него творог, лепят пирожки и кидают в котлы. Отродясь вкуснее тех галушек не едала. Все потом вывалили наверх, стали стрелять в небо – фейерверк, что ли – радуются, кричат: «Да здравствует наша матушка Екатерина Алексеевна! Которая дала нам эту землю!»

Старушка едва не прослезилась.

– Теперь небось не так?

Шурка заверил, что после войны кругом наблюдалось всеобщее ликование, и с радостью увидел, что буфетчик, прислуживавший барыне за столом, взялся наливать ему из вместительной фарфоровой супницы наваристого красного борща, от которого на версту несло чесноком. Одновременно лакей поставил на край стола серебряное блюдо с нарезанными дольками апельсина. Бенкендорф знал, что жевать надо цедру, но чеснок она все равно не отобьет.

– Так с чем пожаловал? – Княгиня позволила себе задать вопрос не прежде, чем гость опустошил первую тарелку. – Егор, еще господину генерал-майору.

– Что вы знаете о госпоже Дуниной? – не без запинки произнес Александр Христофорович.

– О-о-о! – возглас был настолько долгим, насколько у старушки хватило воздуха в легких. – Эк тебя занесло! С чего бы?

Бенкендорф признался, что питает интерес не к тете, а к племяннице.

– Бедняжка, – отрезала Куракина, чем привела гостя в еще большее замешательство, ибо непонятно, к кому относилось слово: к нему или госпоже Бибиковой?

– Род большой, старинный. Весь из этой земли вышел, в нее же и уйдет, – констатировала Наталья Ивановна. – Егор, мне кипяточку надбавь. Так вот. Нет таких людей – Дунины. Суть фамилия ее мужа, генерала. На службе человека видного. Здесь – тьфу и растереть. – Куракиной понравилось удивление, растекшееся по лицу собеседника. – Ах, батюшка, с каким трудом я эти премудрости постигала! Теперь хоть кому помогу. Слушай. Есть другие люди. Норовы и Донец-Захаржевские. Два семейства. Сильные. Упрямые. Большу-у-ущие. В конце позапрошлого века казачий старшина Донец поставил здесь острог при Чистых Водах. Водолаги, значит, по-татарски. Пришли государевы люди. Стали жить. С Норовыми, которые верховодили окрест, они всегда были на ножах. Наезды, поджоги. Но вот притерлись как-то. Решили, что вместе будет сподручнее. Поженили детей. Родную сестру Марии Дмитриевны – Марфу – выдали за Донца-Захоржевского. Меж собой семьи побратались. Стали как одна. Но им бы еще и при служебных выгодах очутиться. Отдали Марию за генерала, за Дунина, годами ее сильно старшего и имением небогатого, зато в чести и у Потемкина, и у Румянцева, и у Суворова. В Крыму воевал. Оттуда все трофеями изоделись.