Граф де Шантелен - Жюль Верн Страница 9

Граф и его спутник шагали по узкой тропке, тянувшейся между пашней и изгородью; временами, сами того не замечая, они переходили на бег.

Около семи часов забрезжил рассвет. До замка оставалось не более полулье. Вокруг все было тихо и спокойно. Даже чересчур спокойно… Граф не мог не обратить внимания на эту странную тишину.

— Ни одного крестьянина, ни одной лошади на выгоне, — заметил он тревожно.

— Еще слишком рано, — ответил Кернан, который сам встревожился не меньше своего спутника, но не хотел пугать его понапрасну. — В декабре любят поспать поутру!

В этот момент они вошли в огромный еловый лес, заметный даже с моря. Лес этот уже относился к владениям графа.

Ковер из еловых шишек — засохших, посеревших, невышелушенных — устилал землю; казалось, уже давно нога человека не ступала здесь. Между тем графу было известно, что каждый год дети окрестных сел весело сбегались сюда собирать шишки, а женщины заготовляли их на растопку. Однако в этом году бедняки не пришли убирать ставший уже привычным лесной урожай, и вся масса шишек вперемешку с засохшими ветками лежала нетронутой.

— Ты видишь, — сказал граф, — их здесь не было! Ни женщин, ни детей!

Кернан молча покачал головой. Что-то в самом воздухе настораживало его, а сердце колотилось так, словно готово было выскочить из груди. Он прибавил шагу.

По мере того как путники приближались к замку, из-под ног у них то и дело бросались врассыпную зайцы, кролики, вспархивали куропатки. Столько дичи прежде здесь никогда не водилось! Разумеется, в этом году графу было не до охоты, но он никому не запрещал охотиться в своих землях.

Теперь уже нельзя было не заметить того запустения, которое царило вокруг. Несмотря на свежесть морозного утра, лицо графа покрылось мертвенной бледностью.

— Наконец-то замок! — воскликнул бретонец, указывая на островерхие крыши двух башен, показавшиеся над лесом.

В этот момент они находились в двух шагах от фермы Ла-Бордьер, которую граф сдавал в аренду Луи Эгонеку. Этот неутомимый труженик вставал ни свет ни заря, и сразу же вся округа наполнялась звуками песен, которые он распевал, запрягая быков и лошадей, и окриками, адресованными своей супруге. Но в это утро с фермы, скрытой за деревьями, не доносилось ни звука. Мертвая тишина. Граф, охваченный ужасными предчувствиями, был вынужден опереться на руку верного Кернана.

Обогнув край леса, они одновременно устремили свои взгляды на жилище фермера, до того невидимое за деревьями.

Жуткое зрелище открылось перед ними.

Куски разрушенных стен с обуглившимися балками, почерневшая крыша, обломки печных труб, узкие дорожки копоти, вьющиеся по ограде, сорванные с петель двери, сами петли, похожие на кулаки, угрожающе торчащие из каменных стен, — все следы недавнего пожарища разом предстали их взорам. Ферма была сожжена. Все вокруг хранило следы жестокой борьбы. Следы ударов топора на дверях, отметины от пуль на коре старых дубов, разбитые и покореженные орудия земледельца, опрокинутые телеги, голые ободья колес свидетельствовали о жаркой схватке. Трупы коров и лошадей, брошенные на поле брани, отравляли воздух.

Граф почувствовал, как земля уходит у него из-под ног.

— Республиканцы! Опять республиканцы! — произнес Кернан глухо.

— В замок! — закричал граф не своим голосом.

Теперь Кернан едва поспевал за тем, кого ему только что приходилось поддерживать под руку. Во время этой гонки по разбитому проселку им никто не повстречался. Окрестности казались не просто пустынными, они были опустошены.

Друзья бежали по деревенским улицам. Большинство домов превратились в обугленные развалины, а те немногие, что уцелели среди пожарища, стояли заброшенными. Только страшная жажда мести могла стать причиной подобного опустошения.

— А, Карваль, Карваль! — повторял бретонец сквозь зубы.

Наконец граф и Кернан остановились перед замком.

Огонь пощадил его, но замок стоял мрачный и безмолвный; ни одна труба не выпускала к небу свой утренний дымок. Друзья направились было к воротам, но замерли, объятые ужасом.

— Смотри, смотри! — воскликнул граф.

Огромный плакат белел на столбе у ворот. Верхнюю его часть занимала революционная эмблема: недремлющее око закона и римские фасции, [41]увенчанные фригийским колпаком. [42]Ниже шло описание поместья; рядом стояла цена. Замок Шантелен, конфискованный Республикой, назначался к продаже.

— Негодяи, — вырвалось у Кернана.

Он попытался отворить дверь, но даже это оказалось ему не под силу. Дверь не поддавалась. Граф де Шантелен не мог даже присесть отдохнуть в усадьбе своих предков. Отчаяние охватило его.

— Жена моя! Дочь моя! — взывал он голосом, от которого разрывалось сердце. — Где моя жена? Где мой ребенок? Они убили их, они убили их!

Крупные слезы катились по щекам Кернана, который тщетно пытался утешить своего господина.

— Не стоит нам ждать чуда у этой двери, которая не откроется, мой господин, — сказал он наконец.

— Где они? Где они? — повторял граф.

Вдруг они увидели, как какая-то старуха, до этого времени прятавшаяся во рву, вскочила на ноги, словно подброшенная пружиной. Не будь наши друзья так убиты горем, облик обезумевшей старой женщины и ее трясущаяся голова ужаснули бы их.

Граф бросился к ней со словами:

— Где моя жена?

После долгих усилий старуха произнесла:

— Погибла при штурме замка!

— Погибла! — заревел граф.

— А моя племянница? — спрашивал Кернан, встряхивая старуху за плечи.

— В тюрьмах Кемпера, — выговорила та наконец.

— Кто это сделал? — грозно спросил Кернан.

— Карваль!

— В Кемпер! — вскричал граф. — Идем, Кернан, идем!

И они поспешили прочь, оставив позади эту несчастную, уже стоящую на пороге смерти женщину — последнего уцелевшего обитателя поместья Шантелен.