Одиссея капитана Блада - Рафаэль Сабатини Страница 9

— Я хотел спасти его от виселицы без суда.

— Какое вам было дело до этого негодяя?

— Забота о справедливости — долг каждоговерноподданного, — спокойно сказал Питер Блад. — Несправедливость,совершённая любым королевским слугой, в известной мере бесчестит самого короля.

Это был сильный выпад по адресу суда, обнаруживающий, какмне кажется, самообладание Блада и остроту его ума, особенно усиливавшиеся вмоменты величайшей опасности. На любой другой состав суда эти слова произвелибы именно то впечатление, на которое и рассчитывал Блад. Бедные, малодушныеовцы, исполнявшие роли присяжных, заколебались. Но тут снова вмешался Джефрейс.

Он громко, с трудом задышал, а затем неистово ринулся ватаку, чтобы сгладить благоприятное впечатление, произведённое словами Блада.

— Владыка небесный! — закричал судья. —Видали вы когда-нибудь такого наглеца?! Но я уже разделался с тобой. Кончено! Явижу, злодей, верёвку на твоей шее!

Выпалив эти слова, которые не давали возможности присяжнымприслушаться к голосу своей совести, Джефрейс опустился в кресло и вновьовладел собой. Судебная комедия была окончена. На бледном лице судьи неосталось никаких следов возбуждения, оно сменилось выражением тихой меланхолии.Помолчав, он заговорил мягким, почти нежным голосом, однако каждое его словоотчётливо раздавалось в притихшем зале:

— Не в моём характере причинять кому-либо вред илирадоваться чьей-либо гибели. Только из сострадания к вам я употребил все этислова, надеясь, что вы сами позаботитесь о своей бессмертной душе, а не будетеспособствовать её проклятию, упорствуя и лжесвидетельствуя. Но я вижу, что всемои усилия, всё моё сострадание и милосердие бесполезны. Мне не о чем больше свами говорить. — И, повернувшись к членам суда, он сказал: — Господа!Как представитель закона, истолкователями которого являемся мы — судьи, ане обвиняемый, должен напомнить вам, что если кто-то, хотя бы и неучаствовавший в мятеже против короля, сознательно принимает, укрывает иподдерживает мятежника, то этот человек является таким же предателем, как итот, кто имел в руках оружие. Таков закон! Руководствуясь сознанием своегодолга и данной вами присягой, вы обязаны вынести справедливый приговор.

После этого верховный судья приступил к изложению речи, вкоторой пытался доказать, что и Бэйнс и Блад виновны в измене: первый — заукрытие предателя, а второй — за оказание ему медицинской помощи. Речьсудьи была усыпана льстивыми ссылками на законного государя и повелителя —короля, поставленного богом над всеми, и бранью в адрес протестантов и Монмута,о котором он сказал, что любой законнорождённый бедняк в королевстве имелбольше прав на престол, нежели мятежный герцог.

Закончив свою речь, он, обессиленный, не опустился, а упал всвоё кресло и несколько минут сидел молча, вытирая платком губы. Потом, корчасьот нового приступа боли, он приказал членам суда отправиться на совещание.

Питер Блад выслушал речь Джефрейса с отрешённостью, котораявпоследствии, когда он вспоминал эти часы, проведённые в зале суда, не разудивляла его. Он был так поражён поведением верховного судьи и быстрой сменойего настроений, что почти забыл об опасности, угрожавшей его собственной жизни.

Отсутствие членов суда было таким же кратким, как и ихприговор: все трое признавались виновными. Питер Блад обвёл взглядом зал суда,и на одно мгновение сотни бледных лиц заколебались перед ним. Однако он быстроовладел собой и услышал, что кто-то его спрашивает: может ли он сказать, почемуему не должен быть вынесен смертный приговор [14] послепризнания его виновным в государственной измене?

Он внезапно засмеялся, и смех этот странно и жутко прозвучалв мёртвой тишине зала. Правосудие, отправляемое больным маньяком в пурпурноймантии, было сплошным издевательством. Да и сам верховный судья —продажный инструмент жестокого, злобного и мстительного короля — был насмешкойнад правосудием. Но даже и на этого маньяка подействовал смех Блада.

— Вы смеётесь на пороге вечности, стоя с верёвкой нашее? — удивлённо спросил верховный судья.

И здесь Блад использовал представившуюся ему возможностьмести:

— Честное слово, у меня больше оснований для радости,нежели у вас. Прежде чем будет утверждён мой приговор, я должен сказатьследующее: вы видите меня, невинного человека, с верёвкой на шее, хотяединственная моя вина в том, что я выполнил свой долг, долг врача. Вы выступализдесь, заранее зная, что меня ожидает. А я как врач могу заранее сказать, чтоожидает вас, ваша честь. И, зная это, заявляю вам, что даже сейчас я непоменялся бы с вами местами, не сменял бы той верёвки, которой вы хотите меняудавить, на тот камень, который вы в себе носите. Смерть, к которой выприговорите меня, будет истинным удовольствием по сравнению с той смертью, ккоторой вас приговорил тот господь бог, чьё имя вы здесь так частоупотребляете.

Бледный, с судорожно дёргающимися губами, верховный судьянеподвижно застыл в своём кресле. В зале стояла полнейшая тишина. Все, кто зналДжефрейса, решили, что это затишье перед бурей, и уже готовились к взрыву.

Но никакого взрыва не последовало. На лице одетого в пурпурсудьи медленно проступил слабый румянец. Джефрейс как бы выходил из состоянияоцепенения. Он с трудом поднялся и приглушённым голосом, совершенномеханически, как человек, мысли которого заняты совсем другим, вынес смертныйприговор, не ответив ни слова на то, о чём говорил Питер Блад. Произнесяприговор, судья снова опустился в кресло. Глаза его были полузакрыты, а на лбублестели капли пота.

Стража увела заключённых.

Один из присяжных заседателей случайно подслушал, какПолликсфен, несмотря на своё положение военного прокурора, втайне бывший вигом,тихо сказал своему коллеге-адвокату:

— Клянусь богом, этот черномазый мошенник до смертиперепугал верховного судью. Жаль, что его должны повесить. Человек, способныйустрашить Джефрейса, пошёл бы далеко.