Изабелла Баварская - Александр Дюма Страница 84

Между тем вскоре король обратил все свое внимание на принцессу Екатерину, чье прелестное лицо поразило его еще тогда, когда под Руаном кардинал Юрсен впервые представил ему ее портрет. Он проводил принцессу, а также королеву и герцога к местам, которые были для них приготовлены, сел против них в подозвал графа Варвика, чтобы тот служил ему переводчиком. Подойдя, граф опустился на одно колено.

– Государыня королева, – начал он по-французски, – вы желали встретиться с нашим всемилостивейшим государем королем Генрихом, чтобы обсудить с ним возможности заключения мира между двумя королевствами. Желая, как и вы, этого мира, его величество немедленно согласился на свидание с вами. И вот вы встретились друг с другом, судьба обоих народов в ваших руках. Говорите же, государыня королева, говорите, милостивый государь герцог, и да поможет господь вашим царственным устам найти слова примирения!

По знаку королевы герцог Бургундский встал с места и, в свою очередь, сказал:

– Мы получили условия английского короля. Они состоят в следующем: выполнение договора, заключенного в Бретиньи [31], отказ французов от Нормандии и абсолютный суверенитет английского короля в отношении земель, которые отойдут к нему по договору. Вот какие возражения к этому имеет совет Франции.

С этими словами герцог передал пергамент графу Варвику.

Король Генрих попросил день сроку, чтобы ознакомиться с возражениями французов и сделать свои замечания. Потом он встал, подал руку королеве и принцессе Екатерине и проводил их до самого шатра, выказывая почтение и нежнейшую вежливость, красноречиво говорившие о том впечатлении, какое произвела на него дочь французских королей.

На другой день состоялась новая встреча, но принцесса Екатерина на ней не присутствовала. Король Генрих, казалось, был недоволен. Он вернул герцогу Бургундскому пергамент, полученный от него накануне. Встреча была короткой и прошла весьма холодно. Под каждым возражением совета Франции английский король собственноручно вписал столь тяжкие дополнительные условия, что ни королева, ни герцог не осмелились взять на себя их принятие [32]. Они отправили эти условия королю в Понтуаз, настойчиво прося его на них согласиться, поскольку мир любой ценою, говорили они, – единственное средство спасти королевство.

Король Франции находился как раз в том состоянии умственного просветления, которое можно сравнить с предрассветными сумерками, когда дневной свет, еще не победив ночного мрака, позволяет различить лишь смутные и ие очертания предметов, когда лучи солнца осветили вершины только самых высоких гор, но долина еще тонет во тьме. Так и в больном мозгу короля Карла первые проблески разума коснулись своими лучами лишь самых несложных мыслей, самых простых побуждений; к соображениям же государственным, к рассуждениям о политической выгоде его помраченное сознание было не способно. Такие минуты, обычно следовавшие у короля за периодами глубокого физического упадка, всегда сопровождались вялостью ума и воли, и тогда старый монарх уступал любым требованиям, пусть даже они вели к результатам, совершенно несообразным с его собственными интересами или с интересами королевства. В такие минуты просветления король нуждался прежде всего в ласке и покое, и только они могли дать его организму, подорванному междоусобными распрями, войной, народными возмущениями, тот целительный отдых, в котором так нуждалась его до времени наступившая старость. Конечно, если бы он был обыкновенным парижским горожанином, если бы до того состояния, в котором он находился, довели его другие обстоятельства, то тогда любящая и любимая семья, душевный покой, уход и забота могли бы еще на многие годы продлить жизнь этого слабого существа. Но он был королем! Соперничающие партии рыкали у подножия его трона, как львы вокруг пророка Даниила. Из трех его сыновей, составлявших надежду королевства, двое старших преждевременно умерли, и он даже не смел доискиваться причин их смерти; один только младший, белокурый мальчуган, и остался у него. И часто, в припадках безумия, среди злых демонов, терзавших его воспаленный мозг, младший сын чудился Карлу, словно ангел любви и утешения. Но и этого сына – последнее дитя его, последний отпрыск старого корня, сына, который тайком, по ночам приходил иногда в мрачную одинокую комнату отца, покинутого слугами, забытого королевой, презираемого могущественными вассалами, и утешал старика ласковым словом, дыханием своим согревал его руки, поцелуями стирал морщины с его чела, – этого сына тоже безжалостно увлекла и разлучила с ним междоусобная война. И с тех пор всякий раз, если случалось, что в борьбе души и тела, разума с безумием разум одерживал верх, все как бы стремилось к тому, чтобы сократить те недолгие минуты просветления, когда король снова брал бразды правления в свои руки из рук людей, злоупотреблявших доставшейся им властью; и, напротив, едва только не до конца побежденное безумие одолевало разум, оно сразу же находило себе верных помощников и в королеве, и в герцоге, и в вельможах, и в слугах – словом, во всех тех, кто управлял королевством вместо короля, ибо сам король управлять им уже не мог.

Карл VI в одно и то же время чувствовал и беду, и свое бессилие помочь ей; он видел, что королевство раздирают три партии, совладать с которыми может лишь твердая рука; он понимал, что здесь необходима воля короля, а он, несчастный, безумный старик, едва ли был даже тенью настоящего правителя. Как человек, внезапно застигнутый землетрясением, Карл видел, что рядом с ним рушится огромное здание феодальной монархии; и, сознавая, что у него нет ни сил поддержать его свод, ни возможности бежать, он покорно опустил свою седую голову и, смирившись, ожидал гибели.