Завещание императора - Александр Старшинов Страница 81

«Подземелье», – решил Сентий и сделал последнюю попытку вырваться, однако совершенно безнадежную.

Мебарсап был уверен в неприступности крепости – ее камни были скреплены битумом, и такие постройки невозможно разбить машинами, а окованные медью ворота настолько тяжелы, что открыть их могли только четверо. К тому же крепость стояла на холме – и с высоких ее башен можно было вести стрельбу из катапульт, не подпуская противника близко. Мебарсап чувствовал себя защищенным, особенно если учесть, что в подвалах хранились запасы зерна на год и в крепости имелось два глубоких колодца. Он уже жалел, что вышел в открытое поле, решив блеснуть доблестью своей крошечной армии. В Аденисте теперь осталось совсем немного стражи. Но правитель надеялся, что ее хватит, чтобы защитить стены. И еще надеялся, что сумеет поторговаться с Траяном, а разменной монетой станут римские военнопленные в подвале.

* * *

Нового пленника втолкнули в едва приоткрывшуюся дверь, блеснул отсвет факела на металле (шлем стражника?), обитая бронзой дверь захлопнулась. Вновь стало тихо и темно. Первое, что ощутил Сентий, – это нестерпимую вонь – запах десятков немытых тел и испражнений.

– Кто здесь? – спросил центурион, напрасно вглядываясь в темноту.

В этот миг пожалел, что сопротивлялся так рьяно, – болело в боку, затылок будто налитый медью, а во рту – полно крови. И пальцы болели – он где-то рассадил их о камни. Но это уже ерунда – если, конечно, раны не начнут гнить.

– Римляне… – отозвалось сразу несколько голосов. Кто-то тяжело закашлялся.

– Пленные?

– Вроде того…

– А может, и не пленные… – пробормотал раздраженный голос рядом с центурионом.

– А ты часом не баба… а то я соскучился… – сказал кто-то в темноте. В ответ раздались тихие смешки – без задорного жеребячьего ржания. Шутка была дежурной.

– Я – Тит Валерий Сентий. Центурион Седьмого Клавдиева легиона.

– О… птица высокого полета… А у нас тут трибун имеется… настоящий военный трибун. Правда, он не говорит, в каком легионе служит. Просто трибун.

– Военный трибун? – переспросил Сентий.

– Это я… – сообщил голос из темноты. – Ступай сюда, устраивайся.

Сентий двинулся на голос. Кто-то ухватил его за руку и усадил на соломенную подстилку, вонючую и липкую от грязи.

– Здесь свет-то есть? – Сентий вздохнул глубоко и охнул от боли. Все же эти ребята били яростно. Ребра сломали – это точно.

– Окошко под потолком. Свет будет, когда наступит утро. Лампы сюда не приносят. Пока что расскажи, как ты здесь очутился, Сентий…

– Прислан с посольством императором нашим Траяном. И – принят с почетом… Бо-ольшим почетом, как видишь… – хмыкнул центурион.

– Почему именно ты посол?

– Знаю немало здешних наречий, но в основном хватает арамейского языка. Однако переговоры не удались. Чуть я начал излагать послание императора, как меня сцапали и сунули в этот каменный мешок. А пожрать ничего не найдется? И попить.

– Пить – это можно…

На ощупь ему протянули кувшин. Пара глотков затхлой с каким-то металлическим привкусом воды. Сентий заставил себя не пить все и вернул кувшин.

– С разносолами тут проблемы… – сообщил трибун. – Утром принесут хлеб и воду.

– Ты сказал, что император с армией близко? – спросил ядовитый голос, тот самый, что отпускал шутки про бабу.

– Уже под стенами с нынешнего дня. Правду говорю, чтоб мне подавиться печенкой мертвеца. А я вот здесь. А ты кто? Назовись.

– Легионер Четвертого Скифского Квад.

– Есть еще легионеры? – окликнул узников Сентий. Во тьме узилища инспектировать военные силы было трудновато.

– Есть… – отозвались сразу несколько голосов.

– А я – Марк Афраний Декстр, – донесся молодой голос. – Служу адъютантом военного трибуна.

Трибун вдруг сказал:

– Что-то имя мне твое знакомо, Сентий. Ты случайно не принимал участия в Дакийской кампании?

– А то…

– Постой! Сражение в долине близ Сармизегетузы? Уж не тебя ли мы вытащили из-под груды тел?

– А, это вы, бездельники, решили улечься на груду трупов!

– Благодаря нашей лени тебя откопали! – хмыкнул трибун. – А особенно благодаря лени Куки.

– Точно! – расхохотался Сентий. Этот смех в тюремном колодце звучал неожиданно и как-то по-особому издевательски. – Чтобы мне подавиться печенкой мертвеца – вы, лентяи, спасли меня тогда. А где теперь Кука?

– В преторианской гвардии.

– Ого! Парень высоко летает! Погоди! Я же видел его среди преторианцев! Только он меня не узнал. А я еще приглядывался к нему, все думал, что-то рожа мне его знакома…

– А ты, Сентий, все время близ императора?

– Конечно. Я же из тутошних мест. Ну не совсем из Адиабены, конечно, – по крови я сириец, и отец мой был центурионом в Четвертом Скифском. Так что я родился в лагере, в лагере вырос, вступил в легион, потом перевелся в Седьмой Клавдиев, когда прошел слух, что будет вторая война с даками. И вот теперь ношу поперечный гребень.

– А… Выходит, за то, что мы откопали тебя, как репу, на поле с мертвецами, тебе пожаловали поперечный гребень на шлем? – рассмеялся трибун.

– Ну можно сказать и так. Только у меня еще был случай отличиться в Дакии. Ты слышал, верно, про нападение на порт близ лагеря Тринадцатого легиона Гемина?

– Кто в Дакии про тот бой не слышал! Там теперь город, который именуют Апулом.

– Точно… Так вот, с кораблей тогда разгружали хлеб, и тут налетели даки. Мне пробили правую руку, так что я сражался одним щитом и сбросил варвара ударом умбона в реку.

– На колонне есть рисунок про это, – вспомнил трибун.

– Я слышал про колонну, но не видел. Говорят – там, на колонне, в мраморе каждый легионер может себя найти. Мы все там – на этой колонне. Не станет нас, наших детей не станет, а колонна так и будет стоять – вот увидишь.

– Нет, уже не увижу…

– Ну да… конечно… – согласился Сентий. – А твое имя, трибун?

– Гай Осторий Приск.

Бледный отблеск лунного света слегка подсветил стены и головы пленных.

– Точно… вспомнил теперь. Тебя еще сам император наградил серебряными браслетами. Как я тебе завидовал! Аж губы все изгрыз со злости.

– Парфяне их отняли. Лучше скажи, что за правитель в крепости? Мне с ним повстречаться не довелось. Но ты вел переговоры. Что за человек?

– Мебарсап, надутый тутошний прыщ. Прогадил сражение, всю конницу свою погубил, но воображает, что сумеет сохранить свою нору.

– Может, он и прав. Стены здесь крепкие, и ворота недурны, – заметил трибун. – Когда меня везли, я подумал, что крепость эту трудно взять. Строили долго и на совесть.