Харбин - Алексей Воронков Страница 80

А вот француз, которого он привел с собой и который назвался мсье Альбером, вел себя вполне естественно. Правда, пил много, но это так, издержки профессии. По крайней мере Болохов не встречал ни одного репортера, который бы не любил заложить за воротник.

Больше всего мсье Альбер пришелся по душе ротмистру, который, узнав, что тот был на фронте, очень обрадовался. Приятно было встретить бывшего союзника в войне против германца. Они даже выпили по этому случаю, а потом пустились в воспоминания. Французу, который был на фронте военным корреспондентом, о своих подвигах говорить не приходилось – разве что о чужих? Однако то, что он увидел и прочувствовал на войне, останется с ним до конца его дней. «Вы когда-нибудь попадали под газовую атаку? – спрашивал он Шатурова. – А мне приходилось. И в землю вместе со всеми приходилось зарываться, чтобы пулю не схлопотать, и кровью умываться, и товарищей хоронить».

А вот Шатуров, как истинный профессиональный вояка, о войне говорил взахлеб.

– Немец?.. Да что немец! Конечно, он воевать умеет, но не настолько, чтобы его бояться, – рассуждал он, удивляя собеседника своим хорошим французским. – Помню, зима, вьюга, холод собачий, а моему эскадрону приказывают выбить немцев с хутора… Если мне не изменяет память, то было где-то в Галиции… Решил действовать с наступлением темноты. Немцы ночью обычно не воюют – поспать любят, вот мы и хотели взять их тепленькими. Однако просчитались. Не успели мы выйти на исходную позицию, как по нам ударила артиллерия. Что делать? Отступать? Но ведь у нас приказ… Решили идти прямо на пули. Грохот, гром, кони под нами падают – ну, просто ад кромешный! Но мы наступаем. А когда сошлись в рукопашной, тут мы им и задали! Все припомнили: и деревни сожженные, и убитых товарищей, и кресты могильные вдоль дорог… О, это была картина в стиле Данте! Вся земля была залита кровью, и мертвые вокруг, мертвые… А сколько таких хуторов еще было впереди! Так же вот дрались, не жалея живота своего…

– И все напрасно! – усмехнулся француз.

– Это еще почему? – не понял ротмистр.

– А потому что вам лично и вашим товарищам не пришлось воспользоваться плодами побед. Ведь, насколько я помню, после Октябрьского переворота Россия вышла из войны.

– Заключив позорный для нас Брестский мир, – ухмыльнувшись, добавил Шатуров.

Пока бывшие союзники говорили о войне, Карсавин рассказывал Болохову свою историю. Говорил он складно, поэтому заподозрить его в чем-то было трудно. Но стоило только Александру задать «аргентинцу» несколько на первый взгляд малозначительных вопросов, как тот тут же сел в лужу. Карсавина подвело плохое знание географии, а вместе с тем и истории, когда он даже не смог ответить, по какую сторону от экватора находится эта его Аргентина, что там за климат и какую религию исповедует большинство жителей этой страны. Но Болохов, казалось, этого не заметил и вместо того, чтобы уличить нового знакомого во вранье, предложил ему выпить.

Борис был человеком хотя и малообразованным, однако достаточно прозорливым. Он сразу понял, что с Болоховым лучше всего говорить о разных пустяках – иначе можно попасть впросак. Единственным его недостатком было то, что он, в отличие от Карсавина не знал, с кем имеет дело. Да, он возможно, что-то почуял, но и только. Карсавин же, получив от своего резидента в Харбине соответствующие инструкции, давно наблюдал за Александром. Главная его задача – это в нужный момент подстраховать того. Он не только отвечал за его жизнь, но и отслеживал его связи. Так, ему показалось странным, когда однажды он увидел Болохова у дверей японской военной миссии, что на Центральном проспекте. Правда, войти внутрь тот так и не решился, однако и уходить не спешил – будто бы выжидал что-то. Обо всем этом Карсавин поспешил доложить наверх, после чего получил приказ усилить наблюдение, а при случае, не выдавая себя, постараться втереться к тому в доверие.

Выйти на Александра Борису помог Шатуров, с которым он познакомился в одном из ресторанов. Увидел однажды его в обществе Болохова и стал охотиться за ним. Когда же предоставился удобный случай, он обстряпал дело так, что знакомство их получилось как бы случайным. Узнав, что перед ним земляк, ротмистр потом весь вечер не отпускал его от себя. Они хорошо тогда повеселились. Когда Борис сказал, зачем он приехал в Харбин, Шатуров тут же вызвался помочь ему обзавестись нужными связями. А не так давно он сделал «аргентинцу» просто царский подарок, предложив на льготных условиях арендовать у него складские помещения, что находились в районе Пристани.

И вот теперь новая удача. Когда Шатуров, позвонив по телефону, пригласил его на ужин, он даже предположить не мог, что тот придет с Болоховым. Увы, художник оказался крепким орешком. Из него, казалось, слова клещами не вытянешь. Сидит и, молча потягивая шампанское, будто бы внимательно изучает тебя.

Их столик находится в глубине небольшого ресторанчика, откуда хорошо просматривалась перспектива. Народу немного. В основном мужчины, при этом большинство из них русские, но были и китайцы – всякий чиновный и деловой люд, который, как видно, приходил сюда не для веселья, а чтобы решить какие-то свои дела.

В зале стоял дым коромыслом. Запах хорошего табака порой перебивал тяжелый дух махры – это палили в углу свои цигарки двое забайкальских казачков, которые пришли сюда выпить «чуринки», а потом, рыдая и проклиная все на свете, в сиплом простуженном вое потосковать по родине. На столе у них почти не тронутая печенная на угольях богдойская курица, початый штоф водки и чашка с редькой под соевым маслом. Рожи красные после выпитого, а в глазах зрело не то отчаяние, не то тупая ярость.

– Эх, как божок по жилушкам босичком прошел! – вытирая рукавом гимнастерки соломенные усы, произнес широкогрудый парень с копной непослушных волос.

– Какой ты алошный, все бы один пил, – упрекнул товарища бородатый с седым густым чубом казак, завидев, как тот, не дождавшись его, опустошил свою чарку.

– А че мне ждать-то – пей да пей…

– Тады хоть закуси – не то быстро с копыт-то слетишь, – заметил ему тот, что годился ему в отцы. Он тоже налил в свою чарку водки, опрокинул ее в желудок, после чего долго нюхал корочку хлеба. – Уф! – тряхнув бородой, выдохнул он. – Хороша зараза.

– Не, тятькин самогон был лучше, – сказал молодой.

– Тоже мне вспомнил! – ухмыльнулся бородач. – Када это было? Уж ныне, поди, и косточки-то твоего тятьки сгнили.

– А все эти краснопузые! – набычился вдруг молодой. – Ежели б не они, тятька бы мой и теперь был жив. У-у, гады! – грохнул он своим тяжелым кулаком по столу. – За что старика-то порешили? – начал он греметь на весь ресторан. – Только за то, что он казацкого рода-племени? Так он же инвалид был – в японскую ноги да глаза лишился, тады какой он вояка? Нет, сволочи, не пожалели…

– Ну хватит бахорить – лучше ишо налей! – заметив, что на них смотрят, сказал другой. – Да и выпьем за упокой всех, кто не дожил до нонешних дней.

– Ага, давай выпьем! – согласился товарищ. – И вы выпейте! – это он в зал. – За тятьку мово, за братьев, за дядьев – за всех, кого эта советска власть порешила…