Аргонавты 98-го года - Роберт В. Сервис Страница 8

Он вытащил из ящика кучу карт:

― Я никогда не вернусь к прежнему ремеслу. Я спасен, я верю в Бога, но для забавы стараюсь не забывать свое искусство.

Разговаривая со мною, он стасовал колоду несколько раз.

― Ну, я сдаю. Что вы хотите? Трех королей?

Я кивнул. Он сдал на четыре руки. В моей сдаче очутились три короля. Открыв другую, он показал мне трех тузов.

― У меня давно не было практики, ― сказал он, как бы извиняясь. ― Руки огрубели. Прежде я следил за тем, чтобы они были мягкими, как бархат.

Я вошел в милость даже к тем, которые обобрали меня. Нужно было выбирать между тем, чтобы глотать самому, или быть проглоченным другим. Я предпочел следовать за хищниками. Никогда не платил я добром человеку, причинившему мне зло. Конечно, теперь дело обстоит иначе. Добрая Книга говорит: плати добром за зло. Я надеюсь следовать этому, но не советую никому искушать меня. Я, пожалуй, мог бы забыть.

Тяжелая выдающаяся челюсть выдвинулась вперед, глаза загорелись необузданной свирепостью, и человек внезапно стал похож на тигра. Я с трудом верил своим глазам; но через минуту передо мною было прежнее веселое, добродушное лицо, и я решил, что глаза обманули меня. Не знаю, сказалась ли во влечении к нему моя положительная пуританская наследственность, но мы сделались большими друзьями. Мы беседовали о многом, но больше всего я любил слушать рассказы об его молодости. Это было похоже на роман. Ребенок, выброшенный на улицу, чистильщик сапог в Нью-Йорке, бродяга в лесах Мичигана, наконец рудокоп в Аризоне. Он описывал мне долгие месяцы, проведенные в необитаемых степях в обществе одной только трубки, когда он разговаривал сам с собой у огня, чтобы не сойти с ума. Он рассказал мне о девушке, на которой был женат, которую боготворил, и о человеке, разрушившем его очаг. При этом на лице его снова появилось выражение тигра и также молниеносно исчезло. Он рассказал мне о своей беспутной жизни:

― Я всегда был бесстрашным забиякой и никогда не встречал человека, который мог бы победить меня в силе и ловкости. Я был необыкновенно худощав и гибок как кошка, но больше всего помогало мне в борьбе мое неистовство. Я превращал человеческие физиономии в желе. В те дни все сходило. Затем, по мере того как вино начало овладевать мною ― я делался все хуже и хуже. Было время, когда я собирался ограбить банк и застрелить человека, который пытался остановить меня. Слава богу. Я познал скверну моих путей в жизни.

― Вы уверены, что никогда не вернетесь к прежнему? ― спросил я.

― Никогда! Я переродился: не курю, не пью, не играю и вполне счастлив. Вино влекло меня. Я посадил себя на три месяца на воду, но днем и ночью, где бы я ни был, стакан виски стоял неотступно перед моими глазами. Так или иначе, он начинал одолевать меня. Наконец однажды вечером я пришел полупьяный в евангельское собрание. Стакан был тут как тут, и я испытывал адские муки, стараясь противостоять ему. Проповедник призывал грешников выйти вперед. Я решил бороться всеми способами и пошел на покаянную скамью. Когда я встал, стакан исчез. Он, конечно, вернулся вновь, но я опять избавился от него таким же образом. Разумеется, мне пришлось выдержать сильную борьбу и перенести много поражений, но в результате я победил. Это божественное чудо.

Я хотел бы нарисовать или изобразить вам этого человека. Слова бессильны передать его странный облик. Я проникся к нему большой привязанностью и чувствовал себя его неоплатным должником.

Однажды, когда я, по обыкновению, был на почте, кто-то схватил меня за руку.

― Алло, шотландец! Вот чудесно! Я как раз собирался опустить тебе письмо. ― Это был Блудный Сын, одетый как щеголь. ― Я так рад, что поймал тебя. Мы уезжаем через два дня.

― Уезжаем? Куда? ― спросил я.

― Конечно, на Золотой Север, в Страну Полуночного Солнца, за сокровищами Клондайка.

― Ты, может быть, поедешь, ― сказал я строго, ― но я не могу.

― Нет, ты можешь и поедешь, старый чудак. Я уже решил все это. Пойдем, мне нужно поговорить с тобой. Старик очень снисходительно отнесся ко мне, когда я заявил ему, что не образумился и не желаю поступать на клеевую фабрику, даже временно. Я сказал ему, что у меня золотая лихорадка в сильнейшей степени и что ничто, кроме поездки на север, не излечит меня. Он был приятно изумлен этой идеей, щедро подкрепил меня и предоставил мне год сроку, чтобы нажить состояние. И вот я здесь и ты со мной. Я намерен забрать тебя. Помни, что это деловое предложение: я должен иметь товарища. Если ты бастуешь, ― можешь проваливать!

Я пробормотал что-то насчет места помощника садовника.

― Брось! Ты скоро будешь выкапывать золотые самородки вместо картошки. Право, человече, это может быть единственный случай в жизни, и всякий другой ухватился бы за него. Конечно, если ты боишься лишений и тому подобное…

― Нет, ― сказал я поспешно, ― я поеду.

― Ха, ― засмеялся он, ― ты слишком большой трус, чтобы испугаться. А теперь нам нужно позаботиться об экипировке. Остается не так уж много времени.

Казалось, что половина Сан-Франциско помешалась на Клондайке. Всюду царили спекуляция и возбуждение. Все магазины имели специальные отделения для продажи снаряжения путешественникам, но смутны и дики были их представления о том, что требовалось на Юконе. Мы недурно устроили свои дела, хотя, как и все остальные, накупили много нелепых и бесполезных вещей. Внезапно я вспомнил о Блаженном Джиме и рассказал Блудному Сыну о своем новом друге.

― Это чертовски славный малый, ― сказал я, ― закаленный насквозь, прошел огонь и медные трубы.

Он едет один.

― Вот, ― сказал Блудный Сын, ― это как раз человек, который нам нужен. Мы попросим его присоединиться к нам.

Я свел их, и дело наладилось. Таким образом, 4 марта мы втроем покинули Сан-Франциско, чтобы поискать счастья на ледяном Севере.