Экипаж машины боевой - Александр Кердан Страница 8

Два эскадрона несутся навстречу друг другу. Мёрзлые комья со звоном летят из-под копыт. Хрипят кони. Пена с боков летит клоками. Перекошены криком и ненавистью лица всадников. Над одной лавой трещит и мечется красный флаг, над другой – бело-зелёный, колчаковский.

Сшиблись. Зазвенела сталь. Обагрился снег. Ржут кони, вертятся. Кричат раненые. Матерятся пока что уцелевшие. Вдруг двое, сойдясь в сече, встали на стременах, застыли на миг, почти одновременно выдохнули:

– А-а!

– О-о!

– Ванька!

– Антон!

– Яд-рить тя в корень!

– Братка!

Соскочили со стремян. Обнялись. Тяжело отстранились.

– Ты с голопузыми? Какого рожна?

– А ты с мироедами?

– Ты ж офицер! Присягу давал!

– Кому? Царю? Так нет больше царя! Расстреляли…

– При чём тут царь? Ты России присягал… Присяга дважды не даётся!

– А я России и не изменял! Как служил ей, так и служу…

– Ты-то, может, и служишь, а вот внук твой…

– Какой внук, Антон? У меня дочке всего три года!

– Как это какой? Сашка… Он-то своей присяге точно изменил! – сказал Антон, и… Кравец проснулся.

Он долго лежал, уставясь в потолок маминой комнаты, чувствуя себя усталым, как столетний старик. «А ведь деду Ивану было бы сто лет, доживи он до сего дня!»

…В больницу отправились, как было условленно, вместе с Анной Якимовной. В справочной узнали, что пациентка Кравец Н.И. ещё в реанимации и посещение её нежелательно. Лечащим врачом оказался соученик Кравца из параллельного класса – Андрей Живетьев.

Он обнадёжил:

– Мать твою на ноги поставим. Считай, Александр, что ей повезло. Правосторонний инсульт.

– Что я могу сделать?

– Если при деньгах, купи лекарства импортные. Я выпишу. Да ещё можешь заплатить медсестре. Так сказать, за персональное внимание… Ты же знаешь, на блокадном пайке нас государство держит…

– Какой разговор. Заплачу, лишь бы на пользу пошло. Сколько мама пробудет у тебя?

Живетьев пожал плечами:

– Трудно сказать, как реабилитационный период пойдёт. Обычно недели две-три. Да не волнуйся. Обещаю, что к матушке твоей будет отношение самое доброе…

– А мне, когда можно её навестить?

– Приходи завтра. Но, само собой разумеется, ненадолго и без всяких треволнений для больной. Уразумел?

– Спасибо, Андрей.

Когда вернулись из больницы, Анна Якимовна предложила пообедать. Кравец отказался: хотелось побыть одному. Перекусил дома всухомятку. Потом достал альбом и стал разглядывать фотографии. Остановился на одной, где мама была сорокалетней, улыбчивой, и едва не расплакался. Ощутил себя таким же беззащитным и беспомощным, как в то утро, когда впервые пошёл в детский сад. Мама оставила его одного среди незнакомых детей. Он плакал, колотил по стеклу ладошками, умолял её вернуться, взять с собой, а она, прихрамывая, не оборачиваясь, уходила всё дальше и дальше. «И ощутить сиротство, как блаженство», – неожиданно пришли на ум ахмадулинские строки. «Что за бред? Какое может быть блаженство? Нет, это не о настоящем сиротстве…» Ему стало страшно, а что если мама, вопреки увереньям Живетьева, вдруг умрёт? Как он будет без неё?

Ему было семь лет, когда у мамы случился сердечный приступ. Он тогда жутко испугался и понял, что мама для него – всё. Когда повзрослел, её влияние вроде бы уменьшилось. Военное училище. Служба. Женитьба на Тамаре. Рождение сына… Отдельная, самостоятельная жизнь. Мать как будто отошла в тень. Но её присутствие в своей судьбе ощущал всегда. Был уверен, что с ним ничего не случится, пока мама жива.

В последние годы в доме у матери появились иконы и Библия. Нина Ивановна и Кравцу вручила маленькое Евангелие и иконку с изображением князя Александра Невского.

– Ты же не крещёная… – удивился он.

– Мы все крещёные, кто в мои годы родился…

– Ты об этом никогда не говорила…

– Нельзя было, вот и не говорила.

– А теперь что, можно? – усмехнулся Кравец. – Новая мода: церковь, иконы… Вон даже бывший секретарь Свердловского обкома партии Ельцин в храм со свечкой ходит… А ведь совсем недавно приказ отдавал о сносе дома, где царя грохнули. И ты, Нина Ивановна, туда же… Где ж вы все были, когда церкви разрушали и священников расстреливали?

Мать обиженно поджала губы. Но перед самым отъездом снова попросила:

– Сынок, возьми иконку… И послушай мать: покрестись… Я тебе защита теперь ненадёжная, а Он защитит…

– Что-то не больно он твою семью защитил… – сказал Кравец, но иконку взял.

3

Историю маминой родни Кравец узнал поздно. Уже во время «перестройки», той самой, о которой мрачно шутили, что она когда-то перерастёт в перестрелку. До перестрелки пока ещё не дошло. А вот иллюзий в головах у тех, кого называли «человеческим фактором», возникло немало. О демократии. О свободе слова. Об исторической памяти. Не устоял и Кравец, поверил в «социализм с человеческим лицом». Задумал написать книгу об армии. О той, какой она была до революции. А ещё – о современной. О том, что мешает ей быть по-настоящему сильной и боеспособной. Название придумал – «Сказание об офицерской чести». Поделился планами с матерью.

Она сказала, приглушив голос, хотя они были одни:

– Не делай этого, сынок! Посадят…

– Сейчас не сталинские времена! За книги не сажают.

– Времена для простых людей всегда одни и те же. От сумы да от тюрьмы не зарекайся…

– Да ты, Нина Ивановна, настоящая диссидентка… Вот уж никогда не подумал бы…

– Ты, сынок, о многом судишь торопливо, потому что страха настоящего не знал. А со мной он – всю жизнь, с самого детства…

…Семья прадеда Кравца, выходца из Полтавской губернии, оказалась на Урале во время столыпинской реформы, давшей крестьянам наделы и разрешившей строить хутора на окраинных землях Российской империи. Семья была большая, и, что важнее прочего, все пятеро детей – мужеского полу. На каждого по закону положен отрезок пахотной земли. Так что общий надел вышел приличным. Поселенцы работы не гнушались. После первого урожая отстроили хутор. Назвали – Николаевкой. То ли в честь государя императора, то ли по имени бывшего владельца этих земель – помещика Николаева.

Подросли сыновья. Завели семьи. Рядом с отцовским куренем свои дома поставили. Паровую мельницу приобрели. Одну на всех. Конечно, у каждого в хозяйстве и лошади, и коровы, и даже верблюды были. А овец и птицу просто не считали…

Жили своим трудом и по труду. Нелегко, но сытно. Надеялись, что заживут лучше.

Когда случилась война с немцами, многие мужики, в том числе и дед Кравца – Иван, ушли на фронт. Он и его братья оказались в кавалерии, но в разных частях. Иван и старший брат, Антон, отличились во время Брусиловского прорыва, выслужили офицерские чины и Георгия – за храбрость. Три других брата погибли в Курляндии.