Орден костяного человечка - Андрей Буровский Страница 8

18 апреля 1994 года

На всю жизнь Володя запомнил рассуждения в какой-то повести из журнала «Юность»: у главного героя там умерла мать, и он, оказывается, стал теперь «окончательно и безнадежно взрослым».

Владимиру уже тогда, в юности, это показалось довольно забавным; а себя взрослым он числил совсем с другого времени. Весной 1983 года его сын встал в кроватке, уцепился за сетку и явственно произнес слово «папа». Это было первое слово ребенка. С этого времени Володя и считал себя «окончательно и безнадежно взрослым» — просто потому, что в мире жило теперь это маленькое существо, и только от Володи зависело, что оно будет есть, в каких условиях жить, чему научится и к какой жизни его подготовят.

Повзрослев, Володя часто пытался понять мотивы собственных поступков, совершенных им в прежние годы. Особенно — зачем он вообще тогда женился? Жил бы себе спокойно, никого бы не трогал; очень может быть, со временем и нашел бы женщину, способную его любить не любить, но хотя бы немного уважать. Что он нашел в Марине Эзельшмидт — закомплексованной, боящейся жизни, а главное, вечно пытавшейся показаться не тем, что она есть? В Марине, которой он казался неотесанным, нелепым идиотом, да еще невероятным воображалой? И главное — почему именно она?

Всякий раз Володя был вынужден признавать две причины своего брака — и обе дурные до отвращения. Одна причина состояла в вульгарном состоянии юношеской гиперсексуальности. Попросту говоря, он так сексуально оголодал в этот период жизни, что мог увлечься даже самкой снежного человека, окажись она в нужный момент в нужном месте. Марина стала его сильной любовью независимо от обстоятельств, разумности этого, от ее желания и даже от желания Володи. А вторая причина состояла в том, что Володя после смерти деда и отъезда в Испанию брата Василия был так отвратительно, неприлично одинок в Петербурге, что становилось даже как-то страшно жить на свете.

Справедливости ради надо сказать — и не такие состояния становились порой первопричиной брачных отношений, а ведь не всем так же унизительно и глупо не везло. Наверное, потому, что даже в любовном безумии, когда собственная сперма бьет в мозги, не все ухитрились найти женщину, настолько далекую духовно.

И, конечно, далеко не всем парням, которые женились от одиночества и сексуальной озабоченности, навязывалось представление о себе как о ничтожествах и нелепых уродцах.

Дико звучит? Наверное… Но, в общем-то, это нетрудно понять, усмехался взрослый Володя, создавая себе некую версию: независимо от своей воли он — своего рода ходячий укор, источник комплекса неполноценности для круга, в котором выросла Марина. Они были врачи, порой преподаватели в институтах, и Володя долгое время честно считал их, родственников и друзей Марины… ну, если не такими же, как дед (не всем же быть фигурами такого класса), то, по крайней мере, такими же, как его мать и отец.

Но это была только внешность. Уже три поколения, как вырвавшиеся из черты оседлости родственники Марины одевались по-городскому, жили в городских квартирах с центральным отоплением, имели высшее образование и порой даже ученые степени, читали книги и никогда не переворачивали стакан в знак того, что им больше не хочется чаю.

Но и к миру интеллигенции эти люди не имели никакого отношения. Даже Володина мама называла таких коротко и просто: «мещанство» — и никогда не смешивала с людьми своего круга. Семейно-дружеский круг, в котором воспитывалась будущая жена Володи и мать его сыновей, никогда не жил никакими высшими потребностями, квалификацией обладал самой скромной — в основном узкие специалисты, а строй понятий этого круга трудно было понять без томика Шолом-Алейхема.

Эти люди высокомерно презирали сельский люд, но если они и отличались от русского деревенского народа — то не в лучшую, а в худшую сторону. Ведь мужики, по крайней мере, всегда осознавали свою ограниченность и вовсе не мнили себя солью земли. Проблема ведь была вовсе не в том, что люди из круга, породившего Марину, не были интеллигентами. Это как раз не беда! Мало ли, с каким людом сталкивался Володя в своих скитаниях, и порой как раз «совсем простые» люди вызывали его уважение. Беда в том, что это было не просто мужичье, а как раз мужичье, изо всех сил старавшееся не казаться мужичьем и страшно возмущавшееся, если его так называли.