Эдинбургская темница - Вальтер Скотт Страница 78

Левитт зажег трубку и с невозмутимым видом слушал неистовые и мстительные откровения старой фурии. Образ жизни, который он вел, настолько ожесточил его, что он не возмущался ими, а равнодушие и, возможно, природная тупость мешали ему уловить скрытую в них неукротимую ярость.

— Послушай, мамаша, — сказал он после паузы, — если уж ты так загорелась местью, то и вымещала бы ее на самом парне.

— И я бы того хотела, — ответила она, втягивая воздух, словно томимый жаждой человек, которому кажется, что он пьет. — Как бы я того хотела! Да нет, не могу. Не могу!

— А почему? Что тебе стоит донести на него за эту шотландскую историю? Вот его и повесят. Ведь шуму эта история наделала столько, словно весь Английский банк ограбили.

— Вот у этой высохшей груди я вынянчила его, — проговорила старуха, прижимая к груди руки, словно укачивая ребенка, — и хотя он оказался змеей подколодной, хотя он погубил и меня и моих близких и сделал из меня сообщницу дьявола, — ежели только есть дьявол, — и из-за него я отправлюсь в ад, — ежели только и вправду есть ад, — все же я не могу погубить его! Нет, не могу, — продолжала она в ярости на самое себя, — я думала об этом, я пробовала, но я не смогла одолеть это дело, Фрэнк Левитт! Нипочем! Нипочем! Он был первым ребенком, которого я вырастила, хоть я совсем больная была тогда; но разве может мужчина понять, что чувствует женщина к первому младенцу, которого она прижмет к груди?

— Этого уж мы, точно, не знаем, — сказал Левитт. — Но, мамаша, говорят, что с другими младенцами которые попадались тебе в руки, ты не была такой доброй? А ну-ка, брось этот нож, черт возьми, и не забывай, что я тут главарь и командир, — так что не бунтовать!

Старая ведьма, услышав вопрос Фрэнка, схватилась было за рукоять большого ножа, но при последних его словах разжала руку и, отведя ее в сторону, опустила вниз; криво усмехнувшись, она продолжала:

— Младенцы! Да ты, парень, шутишь! Разве можно обижать беззащитных крошек? У Мэдж, бедняжки, правда, с одним младенцем беда стряслась, а что до другого… — Здесь она заговорила так тихо, что Джини, как ни вслушивалась, не могла уловить ни слова; она разобрала только самый конец фразы, когда старуха снова повысила голос: -… и Мэдж, эта дурочка, бросила его, наверно, в озеро Норт-лох.

Мэдж, отличавшаяся, как и все умственно расстроенные люди, чутким сном, произнесла со своего ложа:

— И вовсе нет, матушка, ничего такого я не делала.

— Помалкивай там, дьявольское отродье! — крикнула мать. — Не то другая девка проснется.

— Это и впрямь будет опасно, — проговорил Фрэнк и, встав, направился за Мэг Мардоксон к перегородке.

— Встань, — сказала ведьма своей дочери, — не то я пропущу нож через стенку прямо в твою дурацкую спину.

По-видимому, она подкрепила угрозу действием и кольнула кончиком ножа Мэдж, потому что последняя, слабо вскрикнув, отодвинулась, и дверь открылась.

Старуха держала в одной руке свечу, а в другой нож. Левитт, непонятно с какой целью, следовал за ней: то ли чтоб помешать ей в осуществлении злого умысла, то ли, наоборот, помочь. Но Джини не растерялась в эту страшную минуту и тем спасла себя. У нее хватило присутствия духа принять вид и позу человека, погруженного в глубокий сон; она смогла даже соответственно регулировать свое дыхание, невзирая на охватившее ее страшное волнение.

Старуха приблизила свечку к лицу Джини; как девушка сама впоследствии рассказывала, ужас ее в этот момент был так велик, что ей показалось, будто она ясно видит сквозь сомкнутые ресницы тех, кто, несомненно, замышлял убить ее. Тем не менее у нее хватило мужества продолжать притворство, от которого, может быть, зависела ее жизнь.

Левитт испытующе посмотрел на нее, потом вытолкнул старуху за дверь и вышел следом за ней. Там они снова сели, и Джини, к великому ее облегчению, услышала, как грабитель сказал:

— Спит, словно в сонном царстве. А теперь, старуха, провалиться мне, ежели я хоть что-то понимаю в твоей истории: что тебе за польза повесить одну девку и мучить другую? Но так уж и быть, я всегда рад помочь своим и тебе тоже послужу, как ты того желаешь. Дело это, как я вижу, грязное; но мне, думаю, удастся затащить ее к заливу Уош, а оттуда переправить на люгер Тома Муншайна, где мы продержим ее недели три или четыре. Хватит с тебя? Но черт меня возьми, ежели я разрешу кому-нибудь тронуть ее хоть пальцем, — я тому шею сверну. Затея эта подлая, Мэг, и я бы много дал, чтобы ты с твоими затеями вместе провалилась в преисподнюю.

— Ну, ну, голубчик Левитт, не хорохорься. Будь по-твоему: я не отправлю ее на небеса прежде времени. Что мне до того, останется она жива или подохнет, — все дело в ее сестре, а не в ней!

— Ладно, договорились, и хватит об этом. Вон Том идет. Да и время уже на боковую.

Все улеглись, и вскоре в этом убежище порока воцарилась тишина.

Джини долго лежала без сна. На рассвете она услышала, как двое грабителей, пошептавшись о чем-то со старухой, вышли из лачуги. Сознание, что теперь ее охраняют только женщины, несколько приободрило Джини, и, сраженная непреодолимой усталостью, она заснула.

Когда пленница проснулась, солнце стояло уже высоко и утро было в полном разгаре. Мэдж Уайлдфайр была еще в закутке, служившем им спальней, и со свойственным ей видом бессмысленного ликования сейчас же пожелала Джини доброго утра.

— А знаешь, девушка, — сказала она, — пока ты находилась в сонном царстве, тут произошли диковинные вещи. Приходили полицейские, встретили мою мамашу в дверях и потащили ее куда-то к судье из-за пшеницы. Вот тоже! Эти английские скряги так же помешаны на своей пшенице и траве, как шотландские лэрды — на зайцах и куропатках. Если ты хочешь, девушка, мы сыграем с ними шутку: пойдем и погуляем, пока их нет. То-то будет им работенка нас искать! Но к обеду мы вернемся или, самое позднее, к вечеру, а пока что повеселимся на приволье. А может, ты хочешь позавтракать и снова лечь? Я по себе знаю: иногда я уткнусь головой в руку и день-деньской и словечка не вымолвлю, а бывает и наоборот — усидеть не могу на месте. Вот тогда-то люди мне покою не дают… Ну, да и я ведь девка не промах. Словом, пойдем, со мной не пропадешь!

Если бы Мэдж Уайлдфайр была даже буйнопомешанной, а не просто существом с неопределенным, путаным и изменчивым мышлением, поддающимся, очевидно, самым пустячным воздействиям, Джини и тогда не сопротивлялась бы предложению покинуть столь опасное для нее место заточения. Она горячо заверила Мэдж, что не хочет ни спать, ни есть, и, успокоив себя тем, что в ее словах нет ничего греховного, всецело одобрила желание своего безумного стража прогуляться в лесу.

— Я предложила это не только из-за леса, — сказала бедная Мэдж, — тебе, наверно, тоже хочется уйти подальше от этой компании. Они не то чтобы совсем уж плохие, но все-таки какие-то чудные, и мне кажется, что с тех пор как мать и я водим с ними дружбу, у нас с ней не все в порядке.

С поспешностью, радостью, страхом и надеждой, обуревающими освобожденного пленника, Джини схватила свой узелок и, выйдя вслед за Мэдж на свежий воздух, нетерпеливо огляделась вокруг, рассчитывая увидеть где-нибудь поблизости человеческое жилье. Но такового не оказалось. Почва была кое-где возделана, а кое-где представляла собой нетронутую целину, что объяснялось, очевидно, причудами ленивого земледельца. Невозделанные участки имели пустынный вид, местами они поросли карликовыми деревьями и кустами, на остальной же части простирались болота, высохшие луга и пастбища.