Суд офицерской чести - Александр Кердан Страница 78

Перфирьев тоже любил поэзию, но стихов не писал.

– Казарменная проза заела, – объяснил он. Но любил поговорить о поэзии, о Москве, об университете.

Конец этим отношениям положил один неприятный случай.

Подполковник Заикин проверял порядок на территории.

Настроение у комбата было в это утро самое отвратительное. Вчера он провожал гостей – шурина с семьёй, и изрядно принял «на грудь». Сегодня неприятная сухость в горле мешала комбату громко командовать, а несварение желудка вызывало лёгкое подташнивание.

«Старею, что ли?» – подумал он и от этих мыслей стал ещё мрачнее.

Как ни странно, но, когда комбат бывал не в настроении, в нём всегда просыпалось служебное рвение.

Вот и сейчас он размашисто шагал по плацу, командирским взором замечая и почерневшие поребрики, и пустые смятые пачки из-под сигарет, занесённые ветром на строевую святыню от солдатской чайной.

«Чей это участок?» – вспоминал подполковник, глядя на три окурка, приткнувшиеся у газона под плакатом, на котором нарисованный рядовой браво отдавал честь. – Седьмой роты, кажется… Всё, всё запустили, стервецы! Попадись мне сейчас ротный!»

Однако первым попался ему лейтенант Перфирьев, который, на свою беду, решил проверить, как его взвод в дальнем углу плаца отрабатывает строевые приёмы.

– Товарищ лейтенант, ко мне! – хрипло выкрикнул подполковник. – Бе-гом! Отставить! По команде «бегом» руки сгибаются в локтях и приподнимаются на уровень груди! Бе-гом! – Заикин облизнул пересохшие губы. Когда он кричал, ему становилось легче.

– Вы что, в училище строевой подготовкой не занимались? Команду «бегом» не знаете? Понаберут в армию таких вот, мучайся с ними! – начал отчитывать комбат ничего не понимающего взводного. – Всю территорию загадили: окурки, грязь, трава пожелтела! К вечеру уложить новый дёрн! Понял?! Ответишь мне за это, лейтенант, лично! А пока – шагом марш ко взводу!

Перфирьев ответил: «Есть!» – повернулся кругом и пошёл восвояси. По мере удаления от комбата в душе у него поднималось раздражение на грубость старшего офицера, на неудачный день, на свою долю взводного командира – во все дыры затычка. И раздражение это рвалось наружу.

– Здравия желаю, товарищ лейтенант! – приветливо улыбаясь, сказал рядовой Златов, опять же, совершенно случайно, попавшийся ему навстречу.

Его улыбку Перфирьев расценил по-своему: «Видел, как меня отчитывал комбат и теперь издевается… Я ему покажу, как издеваться над своим командиром, я ему задам! Распустился совсем!»

Лейтенанту бросилось в глаза, что у Златова оторвался краешек погона и подворотничок несвежий.

– Почему не подшит подворотничок? Почему здесь, а не на занятии? – набросился он на рядового.

Златов даже не успел рта раскрыть, чтобы объяснить, что сержант послал его в казарму за Строевым уставом, а Перфирьев уже кричал:

– На-лево! Кру-гом! Стой! Почему каблук у правого сапога не почищен?.. Твою мать! И это называется солдат? Чучело! – Он распалялся всё больше и больше.

Заикин, наблюдавший эту сцену со стороны, довольно заметил: «Ну вот, вздёрнешь бездельника, и у него требовательность начинает проявляться!» С этой мыслью и пошёл командир батальона в сторону штаба…

– Немедленно в строй! Поэт! Стишки пишешь, вместо того чтобы за собой следить и Родину учиться защищать! Дерьмо! – вытаращив глаза, орал лейтенант.

– Сам ты – дерьмо! – услышал он вдруг и ошарашенно умолк. А Златов, резко повернувшись, побежал в сторону хоздвора.

– Стой! Назад! – крикнул Перфирьев, но солдат не остановился, а побежал ещё быстрее.

Златов задыхался, сердце бешено колотилось.

Когда на пути возник забор – граница части, за ним без увольнительной записки – уже самовольная отлучка, он, не задумываясь, перемахнул через него.

Сразу за забором начинался лесок, за которым был пруд. Ноги сами понесли Златова туда.

– Привет, Златушка! Ты никак в самоход намылился? Ай-ай-ай, отличник боевой и политической подготовки, комсомольский активист… – раздался ехидный голос, когда, продравшись сквозь заросли кустарника, Златов вышел на берег. Он повернулся и увидел Махотина, солдата из их взвода. Ещё на строевых занятиях заметил, что Махотин отсутствует, а тот вот где прохлаждается. Любому другому подобные фокусы не простились бы, а этому всё, как с гуся вода!

Махотин прослужил уже полтора года и перевернул танковые эмблемы на петличках башней вниз, что на солдатском языке означало «суши траки» – дембель не за горами. Во взводе его не любили даже однопризывники. Был он какой-то скользкий. Корчил из себя «деда», дёргал молодых по любому поводу, а сам за время службы танк водить не научился.

– Способности не позволяют, – оправдывался Махотин, когда на занятиях по вождению ему выговаривал командир взвода.

Конечно, способностями он не блистал, но главное было не в этом. «Сачок», – так про себя окрестил Махотина Златов.

– Присаживайся, – предложил Махотин, – здесь тихо, патруль никогда не заглядывает…

Златов хотел пройти мимо, но передумал. Так муторно было на душе, что хотелось хоть с кем-нибудь словом перемолвиться.

– Погодка – лепота! Посидим, поокаем, – балаболил Махотин. – И окунуться можно. Водичка чистая, холодная – ключи бьют. Глубоко… Я давно это место присмотрел. Так чо ты в бега подался?

– Воздуха вольного захотелось, – ответил Златов, – душно там.

– Во-во, – подхватил Махотин, – и мне тоже душно. А здесь – свобода! Лежу, загораю, о дембеле думаю. Опять же записи свои в порядок привожу – ни командира тебе, ни замполита… Никто в душу не лезет, пальцем не тычет: это можно, это нельзя!

Златов увидел у него в руках небольшую записную книжку серого цвета. В такие солдаты заносят адреса и разные изречения, передающиеся из поколения в поколение.

– Не, Злат, ты только послушай, чё у меня есть. – Махотину не терпелось поделиться перлами казарменного фольклора, которые он вчера передрал из дембельского альбома своего земляка.

– Пока ты обнимаешь автомат на посту, кто-то обнимает твою девушку. Здорово, а?

– Дай, сам почитаю, – сказал Златов, чтобы прервать поток махотинского красноречия.

– Читай!

Страницы книжки пестрели картинками, изображающими «сладкую» – с вином и девочками – жизнь на «гражданке» и «чижолую» солдатскую службу – 730 дней в сапогах!

– Это мне Вовка – художник, ну, тот, что у замполита работает, нарисовал, – похвастался Махотин. – Смотри, какую «гёрлу» изобразил… А ты, я слыхал, стишки пишешь. А, Злат?

Златов кивнул. Он увидел среди записей ту, что касалась его самого: «§ 1. Начальник – всегда прав. § 2. Если начальник не прав, смотри § 1!»

– Злат, а Злат, ты бы мне чо-нибудь накалякал… Душевное, – попросил Махотин. – У меня и ручка есть.