На острие меча - Богдан Сушинский Страница 78

Тем не менее у атамана не более семисот аскеров. Ну, пусть восемь сотен. У него же, Кагарли-бея, до этого боя было две тысячи. Пусть около сотни он только что потерял в бою. Все равно сил еще вполне достаточно, чтобы со второй атаки смять лагерь и захватить обоз. Целый обоз. Открыв себе при этом путь на Ямполь. Что же касается обоза, то он отправит его под охраной в степь, за речку Савранку.

— Кагарли-бей! — подскакал к нему командир второго тумана. — Позволь сказать слово.

— Говори, — произнес тот и, скрестив ноги, поудобнее уселся на расстеленной на вершине холма попоне.

— Нам не стоит штурмовать этот лагерь. Если они так хитро приготовились к его обороне, значит, в обозе нет ничего ценного. Они тащили за собой эти повозки только для того, чтобы устроить лагерь. Да еще для того, чтобы привезти на них ружья, пушки и войлоки, которыми прикрываются от наших стрел. Видел, сколько их осталось воткнутыми в войлок?

— Но если мы пойдем в обход, они двинутся по нашим следам. Возможно, их командир только того и ждет, чтобы мы обошли их. А возле ближайшего села нас будет поджидать еще столько же польских аскеров. С таким же лагерем. И тогда на нас ударят с двух сторон.

— Но это пехота. В лагере у них не более сотни коней.

— Коней у них намного больше, просто они где-то спрятаны. За несколько верст отсюда.

— Возможно, вон за тем лесом.

— Мои дозорные были в этом лесу. Там никого нет. Правда, лес очень большой. Но они углубились, насколько это возможно было. По ним не выпустили ни одной пули, ни одной стрелы.

Воин-слуга поднес Кагарли-бею бурдюк с водой. Бей налил себе в глубокую пиалу, отпил, однако командиру тумана не предложил. Тот молча смотрел, как командир пьет, и глотал слюну.

— Если мы будем атаковать, достойный Кагарли-бей, тогда нужно атаковать немедленно. Пока к ним не подошло подкрепление. Они наверняка послали гонца за помощью.

— Мы и будем атаковать их сейчас. Твой туман пойдет первым. Зажгите факелы, забрасывайте их на повозки и на войлок. Две сотни пусть спешатся и пойдут за первой лавой конницы. Они должны завязать бой у повозок и помочь коннице прорваться в лагерь.

— Повинуюсь, — поклонился Махмут-бей. — Можно начинать?

— Я же сказал.

Две спешенные сотни командир тумана пустил через тот самый овраг, в котором кяфиры устроили ловушку. Остальные обошли низину и, развернувшись полумесяцем, пошли в атаку со стороны дороги, на ходу забрасывая лагерь стрелами.

Командир первого тумана тоже повел часть своих воинов в обход оврага, чтобы ударить со стороны кустарника, а другую часть направил на склон возвышенности, в тыл кяфирам.

Конники еще только занимали указанные командирами исходные позиции, с которых они должны были начать атаку, а пехотинцы уже преодолели овраг и начали медленно приближаться к лагерю, пытаясь выманить обороняющихся за повозки и насыпанные ими валы.

Поняв, какую опасность они представляют, Гяур оставил наступающую конницу своим мушкетерам, а из всех фальконетов и луков ударил по пехотинцам. Потеряв десятки убитыми, татары сначала попятились, а потом и побежали к оврагу. Однако ни один воин их не преследовал. А фальконетчики уже развернулись и новым залпом ударили по тем, что двигались со стороны кустарника.

Сдержать конницу им не удалось, но засевшие там драгуны встретили нападающих огнем из ружей и пистолетов и, прикрываясь густым кустарником, отползли за повозки. Пользуясь этим укрытием, они хладнокровно расстреливали продирающихся через высокий кустарник конников. Промахнуться там было почти невозможно.

— Кагарли-бей, сюда мчатся гонцы! — крикнул кто-то из окружения командира чамбула именно в тот момент, когда конница Махмут-бея пошла в атаку на лагерь со стороны дороги.

— Победа! — еще издали прокричал гонец. — Три тумана светлейшего Ахмет-Гирея смяли конницу поляков, разгромили ее и разогнали по лесам. Ахмет-Гирей ждет Кагарли-бея с его туманами у Ямполя.

Выслушивая все это, Кагарли-бей не только не повернул коня к приближающемуся в сопровождении двух десятков воинов гонцу, но даже не повернул головы, что легко могло быть истолковано гонцом как неуважение к самому Ахмет-Гирею, нежелание радоваться его победе. Однако глядя, как кони атакующих воинов мечутся между ловушками, раня ноги, сбрасывая и забивая копытами своих хозяев; на ту неописуемую толчею, которая создалась у самих повозок и которая позволяла обороняющимся расстреливать всадников из орудий, ружей и луков, гонец и сам приумолк.

Но именно он первым заметил то, что привело Кагарли-бея в еще больший гнев. Со стороны леса, по пологому склону возвышенности, прямо на лагерь несся, сверкая на солнце панцирями и кольчугами, ощетинившийся частоколом копий грозный клин воинов. А вслед за ним развертывались в полумесяц еще более двухсот воинов. Эти шли вперемежку, «крылатые» польские гусары и казаки.

— Вернуть! — крикнул Кагарли-бей своим телохранителям. — Всех вернуть сюда!

Командиры тех двух сотен, что, обойдя возвышенность, поднялись на нее по западному склону и готовились ударить по лагерю с тыла, уже заметили стальной клин. Жертвуя собой, они отчаянно двинулись ему наперерез, чтобы спасти от разгрома воинов, что наступали со стороны дороги и которые и так уже потеряли более сотни всадников. В эти же минуты, раздвинув повозки на стыке основного и малого лагерей, выскочила из укрытия сотня воинов, клин которой составили Гяур, Улич и десяток воинов-норманнов. В свою очередь до полусотни воинов из стального клина и левое подразделение «крылатых» гусар тоже развернулись и ударили по татарам, спускавшимся с холма.

Поняв, что воинов, которые сражаются у дороги, ему уже не спасти, Кагарли-бей со своими телохранителями бросился на левый фланг и, заставив сотни, наступающие со стороны кустарника, прекратить атаку, увел их за собой, стараясь как можно скорее вырваться из этой страшной долины.

И вот тогда все обороняющиеся в лагере, кто пешком, кто в седлах, вышли за валы и бросились в атаку.