Колодезь - Святослав Логинов Страница 78

— Где базар-паша? — спросил Семён, растирая ноющую грудь.

— Точно не знаю, но обычно почтенный Карим-бай эти часы проводит в чайхане, возле ворот Абдаль-баба. Базарная площадь оттуда видна как на ладони. Карим-бай привык приятно сочетать отдых со службой повелителю, — усмехнувшись, ответил Габитулла.

Смотритель базара действительно прочно обосновался в чайхане, поглядывая на раскинувшееся рядом торжище. Он уже выпил едва ли не сотню пиал терпкого зелёного чая, облегчающего жизнь правоверных во время жары, и теперь не знал, чем развлечь себя. Карим-бай был толст и ленив в службе, и потому торговля в Хиве процветала.

— Ходжа Шамон! — воскликнул Карим-бай, увидав зелёную чалму Семёна. — Как прошло ваше путешествие? Надеюсь, вы вернулись с прибытком, то есть, я хотел сказать, — с победой?

— Да, благодарение Аллаху. — Семён не был расположен долго беседовать, но так просто оборвать важного начальника тоже не мог.

— Может быть, сыграем партию в нарды? — любезно предложил базарный смотритель.

— Карим-бек, — не очень любезно перебил Семён, — меня весьма интересует один из купцов, приехавших недавно в наш город: Он из Исфахана и зовут его Муса.

— Обширен, как грозовая туча, бороду красит хной, а голос имеет такой, что может показаться, будто разом заревели все хивинские ишаки! — подхватил Карим, пощёлкав ногтем по краю пиалы.

Чайханщик поспешно налил на самое донышко сто первую порцию чая.

— Человек, о котором я спрашиваю, именно таков, — ответил Семён, усмиряя бешено колотящееся сердце.

— Так он уехал сегодня, с самого утра! — воскликнул смотритель. — Он торговал здесь целую неделю. Привёз благовония, франкское сукно, индийскую сурьму, хлопчатую серпянку и что-то ещё. Здесь покупал мерлушку, каракуль, соду и плавленную буру. Уплатил пошлину, получил отпускной фирман и утром, едва открыли ворота, — уехал. Если угодно подробнее, я прикажу посмотреть в писцовых книгах. Записи у меня ведутся день в день.

— Куда уехал? — хрипло выдохнул Семён.

— Не помню… — Карим-бек пожал пухлыми плечами. — В Мерв или Герат. Выезжал через ворота Шемухахмет-Ата.

— Да продлит Аллах твои дни, — произнес Семён, поспешно вставая. — Я твой должник, Карим-бек.

Семён отошёл к ожидающему поодаль Габитулле и вполголоса приказал:

— Сотню — в седло. Только без шума. Остальные пусть отдыхают, а лучшие неприметно соберутся на Хорасанской дороге.

Габитулла коротко кивнул и побежал, придерживая рукой саблю.

— Лошадей взять свежих, — произнёс Семён вдогонку, хотя сам знал, что Габитулла такой очевидной вещи не забудет.

* * *

Степные аргамаки пластаются над землёй в неудержимом беге. Шеи с короткой гривой вытянуты стрелой, жёлтые зубы оскалены, словно кони стараются кусить бьющий встречь ветер. Широкие неподкованные копыта отбрасывают песок, пыль курится на пути пролетевшей сотни. Никто из батыров не спросил, куда мчится отряд. Зачем спрашивать? — ходжа Шамон скачет впереди на бесценном текинце, подаренном ханом Анушем. Сотня двигалась в тишине — ни крика, ни гиканья, лишь невесомое касание камчи ярит порой скакуна, и тот откликается гневным ржаньем. Нет страшней зрелища, нежели конная сотня, в недобром молчании несущаяся по дороге. Горе тому, по чью душу летят конные ангелы мщения. Молись, грешник, пока есть время, — об остальном заботиться отныне поздно! Поистине, не бывают счастливы обидчики!

В ужасе бросаются с дороги встречные, не жалея арбы, сворачивают в ухабы и придорожные ямы, а когда вихрь проносится мимо, долго стоят, глядя вслед, благословляя Аллаха за вторично дарованную жизнь и не думая об убогом крестьянском товаре, вываленном в пыль или разбитом на камнях.

Застава на пути. Слыша конский топот, выбегают вооружённые нукеры и падают на лица свои при виде золотой тамги.

— Караван на Мерв проходил?

— В полдень!…

Вновь ударяют в кремнистую землю копыта.

— Караван на Мерв?!

— Прошёл три часа назад!

В пыльной дымке замаячили тополя и глинобитная стена таможенной заставы. И дорога пуста.

— Караван?!

— Прошёл только что, получаса нет… — Лицо десятника бледнеет в предчувствии гнева ханского везира. — Фирман у них в порядке, сборы уплачены в городе, тамга от Карим-бека дана, мы и досмотр не проводили, пропустили ходом…

Семён не соскочил — рухнул с седла.

Вот и всё. Ушёл Муса-ыспаганец, в последнюю минуту улизнул. Здесь, у колодца Сакар-чанга, проходит граница ханства. Дальше земли кызылбаши. Мир с шахом и воинственными туркменскими племенами непрочен и куплен дорогой ценой. Гнаться дальше — значит вызвать войну. Здесь тебе не северный улус. Каракалпаки — чёрные шапки, кызылбаши — красные головы… казалось бы, велика ли разница, но в одном случае потерять можешь шапку, а в другом голову. Не можно из-за старой обиды начинать войну.

— Воды… — прохрипел Семён.

Нукер ринулся выполнять приказ, прямиком сиганув через оплывший от времени дувал. Десятник, не дожидаясь приказа, расстелил в тени старого карагача джои-номоз. Семён уселся, склонив голову, спрятал лицо в ладонях.

Ушёл Муса, и приведёт ли случай вновь столкнуться — человеку знать не дано. А ведь совсем рядом был, только руку протяни. Он и сейчас рядом, может быть, вон с того холма острый глаз степняка сумеет разглядеть тяжело нагруженных наров и конную охрану… велика ли та охрана? — десятка полтора лучников; единым махом смять можно, да и не станут наёмные нукеры вступать в безнадёжную битву из-за одного человека, выдадут Мусу-ыспаганца… А вот молчать потом не станут, и осиротевшим погонщикам жаловаться не запретишь, а уж мавле Ибрагиму, ежели жив досель, и подавно рот не заткнёшь. Как ни крути — ушёл Муса. Вот если бы нагнали караван посреди своих земель, тогда иное дело. Поди разберись, зачем везир велел одому из купцов поворотить назад, а потом ищи, куда пропал задержанный вместе со своими людьми, да и был ли такой вообще.

Невесомая ладонь коснулась плеча, Семён повернул голову, не для того, чтобы увидать, а просто — раз зовут, значит, надо. Габитулла сидел рядом на корточках, непроницаемое лицо темней обычного.

— Нойон, скажи, кто он? — Жаркий шёпот полузабытого обращения обжёг слух. — Лучших джигитов пошлю, пластунов… Караван, считай, догнали, ночью возьмём; всех или одного, как прикажешь… сделаем тихо, никакой убыр не прознает… только скажи, кто тебе нужен. Надо — голову в мешке привезу, надо — живого притащу на аркане.

Семей молчал, раскачиваясь, словно ракьяты отбивал.

Габитулла тоже умолк, ожидая решения. А ведь прав мин-баши… не ушло время, сей день можно достать Мусу… опасно, конечно, но бог не выдаст — свинья не съест. Мысленному взору представился Муса: жёсткая петля аркана на шее, вытаращенные глаза полны ужасом, на мясистых губах пузырится кровавая от побоев слюна. Сколько раз это видение услаждало Семёнову душу, и вот теперь мечта грозит сбыться!