Адмиралы мятежных флотов. Морская коллекция - Николай Черкашин Страница 77

Михаил Булгаков. «Белая гвардия».

Фронт к концу 1919 года вытянулся вдоль Транссибирской железной дороги, оборотившись к противнику торцом последнего - хвостового - вагона… Сотни тысяч людей пытались выкарабкаться по этой железной лестнице, сброшенной словно шторм-трап - к Великому океану.

Генерал-лейтенант Филатьев:

«Поход, двинувшийся через всю Сибирь, больше всего напоминал похоронную процессию, в которой мы, как по кладбищу, несли к Великому океану наши несбывшиеся чаяния и упования».

Пером историка. «Из 3200 паровозов 1200 находились в ремонте, - констатирует Василий Цветков. - И если в течение весны - лета 1919 года графики движения поездов и режим перевозки грузов соблюдались, то после эвакуации Омска и особенно зимой 1919-1920 года с началом отступления Белой армии через всю Сибирь в Забайкалье (легендарный Сибирский «Ледяной поход») вереницы остановившихся «мертвых» паровозов и вагонов полностью парализовали движение. Трансиб стал кладбищем Российской армии, и в трагическом водовороте последних дней белой Сибири погиб и эшелон самого Верховного правителя».

Их никто не фотографировал - на жгучем морозе застывали орудия, не то что фотокамеры. И на кинопленку никто не снимал. Но если бы кто-то все же рискнул это сделать, то снимки эти потрясали не меньше бы, чем фотодокументы из Освенцима, Майданека, Маутхаузена… На путях стояли длинные эшелоны без единого дымка, без единого парка человеческого дыхания, все они были покрыты, словно сединой ужаса, густым махровым инеем. От лютого сибирского мороза побелело все, даже то, что не должно белеть: черные трубы паровозов, солдатские шинели. В вагонах сидели и лежали окоченевшие люди-статуи. Их были тысячи и тысячи. То была воистину белая армия. Уснули вечным сном раненые солдаты и отметавшиеся в тифозной горячке больные, заледеневшие женщины прижимали к себе заледеневших детей…

Бинты примерзали к ранам, соски примерзали к губам младенцев, пряди женских волос - к вискам. Пальцы бородатого стрелка навсегда примерзли к затвору винтовки. Чайники примерзали к печуркам. Колеса - к рельсам, а солнечные лучи - к мохнатым белым оконным стеклам…

Ни стона, ни вздоха, ни скрипа… Спящее царство без малейших надежд на пробуждение.

Они приняли, наверное, самую легкую смерть, какая только может быть - во сне. Оставшиеся до поры в живых еще не раз им потом позавидуют.

Бывали в древности города мертвых. Но это были поезда мертвых, прибывшие на конечную станцию - ВЕЧНОСТЬ.

Подобная же участь постигла и 5-ю польскую дивизию. Оставшийся в живых капитан Ясинский-Стахурек написал генералу Сыровому гневное открытое письмо:

«Как капитан польских войск, славянофил, давно посвятивший свою жизнь идее единения славян, обращаюсь лично к Вам, генерал, с тяжелым для меня, как славянина, словом обвинения.

Я, официальное лицо, участник переговоров с Вами по прямому проводу со ст. Клюквенной, требую от Вас ответа и довожу до сведения Ваших солдат и всего мира о том позорном предательстве, которое несмываемым пятном ляжет на Вашу совесть и на Ваш «новенький» чехословацкий мундир. Но Вы жестоко ошибаетесь, генерал, если думаете, что Вы, палач славян, своими собственными руками похоронивший в снегах и тюрьмах Сибири возрождающуюся русско-славянскую армию с многострадальным русским офицерством, Пятую польскую дивизию и полк сербов и позорно предавший адмирала Колчака, безнаказанно уйдете из Сибири. Нет, генерал, армии погибли, но славянская Россия, Польша и Сербия будут вечно жить и проклинать убийцу возрождения славянского дела… Я приведу только один факт, где Вы были главным участником предательства, и его одного будет достаточно для характеристики Иуды славянства, Вашей характеристики, генерал Сыровой!

9 января сего года от ^:нашего высшего польского командования с ведома представителей иностранных держав, всецело присоединившихся к нашей телеграмме, было передано следующее:

«5-я польская дивизия, измученная непрерывными боями с красными, дезорганизованная беспримерно трудным передвижением по железной дороге, лишенной воды, угля и дрови находящейся на краю гибели, во имя гуманности и человечности, просит Вас о пропуске на восток пяти наших эшелонов (из числа 56) с семьями воинов, женщинами, детьми, ранеными, больными, обязуясь предоставить Вам в Ваше распоряжение все остальные паровозы, двигаться дальше боевым порядком в ариергарде, защищая, как и раньше, Ваш тыл.

После долгого пятичасового, томительного перерыва, мы получили, генерал, Ваш ответ, ответ нашего доблестного брата-славянина: «Удивляюсь тону Вашей телеграммы. Согласно последнему приказанию генерала Жанена, Вы обязаны идти последними. Ни один польский эшелон не может быть мною пропущен на восток. Только после ухода последнего чешского эшелона со ст. Клюквенная Вы можете двинуться вперед. Дальнейшие переговоры по сему вопросу и просьбы считаю законченными, ибо вопрос исчерпан». Так звучал ответ Ваш, генерал, добивший нашу многострадальную пятую дивизию. Конечно, я знаю, что Вы можете сказать мне и другим, что технически било невозможно выполнить наше предложение; поэтому заранее говорю Вам, генерал, что те объяснения, которые Вы представили и представляете другим, не только не убедительны, но и преступно лживы. Мне, члену комиссии, живому свидетелю всего происходящего, лично исследовавшему состояние ст. Клюквенной, Громодской и Заозерной, Вы не будете в состоянии лгать, доказывать то, что Вы доказывали господину Жанену. Если бы Вы, не как беглый трус, скрывающийся в тылу, а как настоящий военачальник, были бы среди Ваших войск, то Вы бы увидели, сами, что главный путь был свободен до самого Нижне-Удинска.

Капитан Ясинский-Стахурек.

5-я польская дивизия.

5 февраля 1920 г.»

Негодовали не только польские офицеры, но и высшие чины Сибирской армии. Генерал Каппель послал из Ачинска главе французской миссии Жанену, которому подчинялся Чехословацкий корпус, телеграмму в ультимативном тоне.

Рукою очевидца. «Телеграмма эта проходила через мои руки… - утверждает бывший начальник канцелярии Верховного правителя генерал Филатьев, - в ней значилось дословно следующее: «… Доведеннные до отчаяния, мы будем вынуждены на крайние меры…» По-видимому, телеграмма дошла по назначению и понята правильно, то есть, если нам суждено погибать из-за чехов, то пусть и они погибнут вместе с нами. Желание и решение законные в стране, где мы были хозяева, а Жанен и чехи - незванные нами гости.

Чтобы сложить с себя вину, чешский командующий генерал Сыровой выпустил обращение «К братьям», в котором объявлял, что эвакуация чехов была решена еще 28 августа совершенно независимо от положения на Сибирском фронте. Десяток русских эшелонов, по его словам, отходящих в паническом страхе из Омска по обоим путям, грозил прервать не только планомерное проведение чешской эвакуации, но и завлечь их в арьергардные бои с большевиками. Поэтому, говорит Сыровой, я распорядился остановить отправку эшелонов на линии Николаевска на восток, пока не пройдут наши эшелоны в первую очередь. Только таким образом мы выбрались оттуда. Это нисколько не повредило движению поездов по отправке на фронт и для снабжения. Между задержанными очутился и адмирал Колчак со своими семью поездами и стал жаловаться союзникам и Семенову на наше войско.