Колодезь - Святослав Логинов Страница 76

* * *

На следующий день к вечеру дозорный отряд заметил на холме всадника в незнакомом чужом наряде. Всадник помаячил чуток и канул, как не было. Гнаться Семён не велел, но выслал следопытов, надеясь, что конник выведет к людям. Селенье ли, кочевье — всё едино. Главное — перешли пустыню, оставив позади неласковую Россию, достигнув ханства Хивинского. Каково-то улыбнётся беглецам оно?

* * *

Зверь исходил бессильной яростью, смешанной со страхом. Здесь, в самой глубине амударьинской дельты, он привык чувствовать себя хозяином. В плавнях не было ни единого существа, способного хотя бы в мечтах противостоять ему. Он был царём и вершителем судеб. Когда на его пути попадались люди, они пугались подобно всем иным тварям и торопились убраться с хозяйской тропы. Владыка камышей тоже не трогал человечишек, испытывая чувство опасения пополам с неистребимой брезгливостью. От людей всегда пахло дымом и железом. Зверь не любил эти запахи.

И вот теперь люди заступили ему дорогу. Их было слишком много, и они почему-то не боялись его. Хищник ревел так, что казалось, от его рыка действительно будет выбита яма в земле, бил хвостом по впалым бокам, готовился и не решался прыгнуть, а люди стояли и молча смотрели на него. Несколько нукеров, стоящих позади, сжимали в руках мултуки со взведёнными курками, прочие изготовили пики. Но вперёд всех вышел старик в зелёной чалме. Он стоял безоружным и глядел в глаза зверю.

Кружится ветер, кружится, и возвращается ветер на круги своя. Здравствуй, зверь лютый, вот и опять довелось встретиться. Только я уже не тот и не побегу от тебя, подвывая от смертной истомы. И я знаю, кто ты; узбеки зовут тебя джульбарсом, парсы — бобром, а далёкие датчане — тигром. Ну так зачем реветь и метаться на железные копья? Иди с миром.

Словно услышав обращённую к нему мысль, тигр повернулся и, оборачиваясь и взрыкивая, потрусил к близкому тугаю.

— Не троньте его! — приказал Семён и добавил, щадя любопытство ближних: — Когда-то в молодости я безоружный встретился с этим зверем лицом к лицу, и он пощадил меня, позволив уйти. Сегодня я, по милости Аллаха, сумел отдать старый долг.

— Аллах акбар, — подтвердил Габитулла.

Остальные воины молчали. Они давно привыкли, что ходжа Шамон может всё. Что ему стоит приказать дикому зверю? Захотел бы — свистнул, и джульбарс побежал бы за ним, как годовалый щенок.

Раздвигая рукоятью плети трёхаршинные стебли прошлогоднего камыша, Семён двинулся вперёд. Воины с конями в поводу шли следом. Почва сначала шла под уклон, затем начала повышаться. Камыши сменились кустами таволги, тоже ещё безлистными, но уже стоящими на почках, готовыми зазеленеть после первого же тёплого денька. Здесь можно было чувствовать себя неопасно, в тугае сильное войско взять нельзя, не то что в сухих плавнях, где бросишь искру — и камыш разом полыхнёт.

Ждать пришлось недолго. Посланные разведчики вернулись с добрыми вестями: в степи шёл бой.

Семён дал знак воинам выходить к границе кустарника. Вскоре, остановившись на самом краю зарослей, он мог видеть, что творится в поле. Калмыки, которых удалось отогнать от границ ханства, решили здесь отыграться за неудачное начало набега. Собственно говоря. Семёна и башкирских воинов не должно было волновать то, что происходило за пределами хивинского улуса, однако Семён, отогнав калмык, не остановился возле границы, а тайно пересёк черту, пройдя через аральские плавни. Теперь они были на землях каракалпаков, у которых свои законы и свой правитель — Мухаммед-бек, не признающий власти хана. В мирное время хивинскому войску было совершенно нечего делать здесь. И всё же войско пришло.

Несколько минут Семён глядел, как догорает стойбище. Кто-то там ещё сопротивлялся, но большинство нападавших уже прекратило битву и занялось грабежом. Интересно, чем можно поживиться в каракалпакской юрте? Схватить женскую шапочку с серебряным шариком на макушке?…монисты?… праздничную уздечку? И ради этого вырезать целый улус? Ничего не скажешь, дёшево ценится человеческая жизнь.

Семён выждал ещё несколько минут, чтобы калмыцкие всадники полностью утратили оглядку и впали в беспечность. Конечно, каждая минута ожидания — это новые жертвы, но Семёну до этого дела нет, он на службе хана хивинского, с честью водит башкирский отряд и не должен жалеть инородцев.

Десять лет назад три сотни измученных воинов и огромный беззащитный обоз вошли в хивинские пределы. Тогда не было ничего легче, как стереть их в пыль, истребив на земле всякую память о башкирах-киргизцах. Однако молодой Ануш-хан, в ту пору утверждавший своё господство в стране, принял пришельцев благосклонно, дал им земли и приблизил башкирского вождя к своей особе. Ануш-хану не пришлось раскаиваться в принятом решении: башкиры дрались за него, как за самих себя, отвоёвывая место под узбекским солнцем, сотники башкирского войска были произведены в тарханы, а ходжа Шамон со временем стал везиром, отодвинув в тень Умбай-инака и шейха Махмуд и, помнивших ещё мудрейшего Абулгази.

За прошедшие годы башкирское войско выросло втрое, и хотя не перевалило ещё и за тысячу всадников, но гордо именовалось туменом. И далеко не все видели, что всесильный хан начинает с опаской посматривать на свою гвардию. Разжиревшая собака кусает хозяина. Владыка понимал, что слишком сильный телохранитель рано или поздно возжелает занять место повелителя. Семён тоже понимал это, потому и попросился в поход, когда ранней весной из-за Арала набежали калмыки, а теперь влез на чужие земли, стараясь разведать дорогу на север в обход неприступного Джутака.

Семён вздохнул, отгоняя несвоевременные государственные мысли. Пожалуй, битва закончена, пора выступать его людям.

— Каракалпаков не трогать! — вполголоса приказал Семён, с привычной лёгкостью вскакивая в седло.

— Каракалпаков не трогать!… — пролетело от одного воина к другому, и конные сотни вылетели на простор Устьюртекой степи.

Новой битвы не случилось, один вид несущихся во весь опор башкирских всадников обратил врага в бегство. Часть войска, заранее назначенного, ринулась в погоню, немногие остались рядом с Семёном.

Семён молча проехал через стойбище, безучастно глядя на следы разгрома. За десять лет он пресытился картинами чужой смерти, и последнее время равнодушие, некогда жившее в душе, стало подобно маске. Должно быть, это старость, когда вид убитого недруга наполняет сердце тоской.

Несколько уцелевших хозяев вышли навстречу новому завоевателю.

Семён остановил взгляд на иссохшем старике и соскочил с коня. Не годится говорить со старшими свысока, а то, что всемогущий везир говорил со старцем на равных, — запомнится и своими и чужими.

— Ваши враги — наши враги, — произнёс Семён в ответ на ожидающий взгляд. — Мы пришли с миром, и когда здесь не будет калмыков — уйдём и мы.

— Мы знаем тебя, ходжа Шамон, — ответил старик. — Нам известна и ярость твоих воинов, и крепость твоего слова. Тебе можно верить. Да хранит Аллах тебя и твоих близких.

— Иншалла, — согласился Семён.