Маргарита Бургундская - Мишель Зевако Страница 71

– Маргарита! – прохрипел Филипп. – Не оставляй меня! Не уходи!

Он схватил руки девушки и судорожно их сжал.

Тут Жуану вдруг осенило. Она склонилась над узником, вгляделась в это сведенное судорогой лицо, в эти блуждающие глаза, и с губ ее сорвался крик ужаса:

– Помешался! Этот бедняга сошел с ума!..

Филипп теперь изливал свою страсть в душераздирающих стонах, к коим примешивались неистовые возгласы радости. Он рассказывал обо всем, что ему пришлось выстрадать.

Страх Жуаны все нарастал, безумец лишь воодушевлялся.

– Успокойтесь, – шептала Жуана, – прошу вас, умоляю… я не королева!..

Внезапно Филипп умолк, посмотрел на девушку более внимательно и сказал:

– Да, вы не Маргарита!..

Луч рассудка осветил, вероятно, в этот момент сумерки его воспаленного мозга, как фонарь Жуаны освещал сумерки камеры, где разворачивалась эта странная сцена.

– Вы должны видеть во мне лишь ее покорнейшую служанку, – продолжала Жуана, – но знайте также и то, что я на всё готова, чтобы спасти вас…

Филипп д’Онэ, казалось, задумался. Он отпустил руки Жуаны.

– Вы хотите помочь мне? – спросил он вдруг. – Что ж, тогда идите и скажите королю Людовику, что я желаю с ним поговорить. Ступайте, скажите королю, что сеньор Филипп д’Онэ желает его видеть!

– Королю! – пролепетала Жуана.

– Да, королю, – нетерпеливо повторил Филипп. – Чего вы ждете?.. Идите!

– Завтра! Обещаю вам: завтра…

– Сию же минуту! – прохрипел Филипп. – О! Она говорит, что хочет мне помочь, а затем отказывает в единственном, что может меня спасти!

– Это может вас спасти? – вопросила Жуана, увидев, что узник как будто говорит со здравомыслием.

– Если я его сейчас же увижу, – отвечал несчастный, – то достаточно будет одного моего слова и – и мы спасены!

Жуана все еще колебалась: не так-то просто было ей решиться пойти к королю Франции.

– Стало быть, я умру! – горько промолвил Филипп.

– Нет-нет! – проговорила Жуана, заплакав. – Будь, что будет, но никто не обвинит меня в том, что я не всё сделала для вашего спасения!

Подвижная и легкая, словно вестница надежды, она бросилась к выходу.

Шопен запер дверь. Камера вновь погрузилась в сумерки, а разум Филиппа – во мрак. Едва Жуана исчезла, как бедняга забыл, что просил ее сходить за королем. Безумие его приняло прежнюю форму, и он с горячностью прошептал:

– Она приходила! Маргарита приходила сюда… она вернется, она обещала… Если б я мог считать минуты, оставшиеся до нашей новой встречи!..

Прошел час, быть может, два.

– Когда она приходила? – спрашивал себя безумец. – Должно быть, вчера… Давно уже! Она обещала вернуться… Как долго тянется время для того, кто ждет!.. О!.. Вот и она!..

Шум шагов и отодвигаемых запоров… Затем вдруг камеру наполнилась светом. Вошли двое, тогда как с дюжину лучников выстроились в шеренгу в узком пространстве коридора, готовые наброситься на узника, при первом же подозрительном движении.

Этими двумя были король и граф де Валуа.

Филипп посмотрел на них с удивлением.

– Кто вы такие? – проговорил он.

– Он еще спрашивает! – проворчал Людовик Сварливый. – Ну что, теперь-то ты мне назовешь имя изменницы? Узнаю я наконец тайну, что содержалась в тех бумагах, которые ты сжег в Нельской башне? Послушай, ты посмел восстать против короля… посмел поднять на меня руку… я прощу тебе это, если все расскажешь!..

В этот момент среди стоявших у двери лучников возник человек, который, вероятно, всюду имел доступ, так как солдаты пропустили его с неким боязливым почтением.

То был Страгильдо…

Просунув голову в камеру, он прислушался к тому, что там говорилось.

– Ну же! – продолжал король. – Кто тебя арестовал? Кто приказал бросить в эту камеру?.. Я дарую тебе помилование, слышишь, я выпущу тебя отсюда, если ты согласишься говорить. Скажи своему королю всю правду!..

Филипп д’Онэ смотрел на него странным взглядом. В мозгу его крутились тысячи мыслей, разум теперь представлял сплошной хаос. И в этом хаосе один-единственный лучик, один единственный проблеск прорезал темноту…

Филипп был безумен… и в эту минуту он в полной мере отдавал себе в этом отчет!..

Филипп наконец-то узнал короля.

Филипп чувствовал, понимал, что он в любую секунду может вновь впасть в полное безумие, что рассудок вот-вот его оставит…

Ох! Но тогда… разве каждое из его неосознанных слов не станет ужасным обвинением против Маргариты?..

– Говори же, – вновь проворчал Людовик, – говори, или, клянусь Пресвятой Девой, я прикажу с тебя живьем содрать кожу и бросить собакам…

«Король! – промелькнуло в мозгу у испуганного Филиппа. – Муж Маргариты!..»

Он забился в угол камеры, уткнулся головой в колени, зажал уши руками, чтобы не слышать, закрыл глаза, чтобы не видеть, прикусил язык, чтобы не заговорить!..

Но он чувствовал, что вот-вот заговорит!..

Чувствовал, что слова любви и страсти уже подступают к губам!

Вне себя от ярости, Людовик схватил его за плечи.

– Говори! – завопил он. – Имя. Это имя, которое ты знаешь! Имя той, которая меня предает, имя твоей любовницы! Тысяча чертей! Говори, или я убью тебя!..

Внезапно король попятился с криком ужаса и страха…

Этот крик повторил даже Валуа, Валуа, которому тоже не была свойственна нежность…

Этот крик повторили и лучники, которые могли видеть, что происходит…

Страгильдо побледнел.

И действительно: то, что произошло, было ужасно. То было одно из тех страшных видений, которые порождает одна лишь горячка…

Филипп д’Онэ распрямился…

И на его бледном лице выделялся весь красный, окровавленный рот… и в ту же секунду из этого рта выпал кусок красной плоти.

Филипп д’Онэ, неистово щелкнув зубами, откусил себе язык, чтобы не выдать Маргариту Бургундскую!..

Почти тотчас же, словно сноп, он рухнул на пол, потеряв сознание.

* * *

– Сир, – сказал Валуа Людовику, когда они вернулись в королевские покои, – я берусь выбить из этого человека необходимые признания; будет он изъяснятся знаками или же возьмет перо и начнет писать, но я заставлю его сообщит имя, которое вы ищете! Вот только я прошу у вас разрешения перевезти этого человека в Тампль, где он будет у меня под рукой.

– Действуй, Валуа! – отвечал король.

Через несколько минут Филипп д’Онэ, все еще не пришедший в чувство, был брошен на тележку и перевезен в Тампль.