Вельяминовы. Время бури. Книга первая - Нелли Шульман Страница 71

– Отдохну, – подумал он. Танго закончилось. Федор склонил рыжую голову:

– Закажем еще шампанского, послушаем Момо…, – он даже не обернулся, уверенно направившись к своему столику. Федор знал, что девушка пойдет за ним. По дороге он велел официанту принести еще пять бутылок, и закусок, для дам. Такие девчонки обычно ужинали вареными яйцами. Отодвинув стул, он усадил Аннет. Момо успела позвать третью девушку, миленькую блондинку, устроив ее рядом с Оруэллом.

Федор потянулся за водкой: «Начнем веселиться, дамы и господа».

Анеля еще никогда не видела таких мужчин.

За танцем, Анеле приходилось поднимать голову, чтобы посмотреть на него. Обычно мужчины были одного с ней роста, или даже ниже. Она видела его голубые глаза, рыжие ресницы, вдыхала теплый, пряный аромат. У Анели кружилась голова. Руки у него были уверенными, большими, с жесткими ладонями. Месье Теодор улыбнулся:

– Я архитектор. Я сам, бывает, с мастерком управляюсь. А вы шьете…, – он мимолетно провел пальцами по ее запястью, – я помню, вы говорили, что у мадам Скиапарелли работаете, – Анеля едва заставила себя устоять на ногах, так это было хорошо.

Когда за столом оказались дамы, разговор с политики перешел на кино и светские сплетни. Появившись на эстраде, Момо спела «Гимн легионеров». Зал взревел. Анеля поняла:

– Она не танцевала. Она за столиком сидела, с месье де Лу…, – щеки Момо отчего-то раскраснелись. Вернувшись в зал, выпив бокал шампанского, певица загадочно сказала:

– Скоро вас ждет маленький сюрприз, господа.

Оруэлл и его блондинка собрались уходить. Через неделю они с Мишелем ехали в Бордо. Оруэлл пересекал границу по фальшивым французским документам, изготовленным Мишелем. Барон ехал в Испанию вполне легально, с мандатом Лиги Наций. Оставшись за столиком с Момо, Мишель, внезапно, подумал:

– Надо ее пригласить танцевать, хотя бы из вежливости…, – Пиаф отмахнулась:

– Я никогда не танцую, месье де Лу, если можно избежать такого…, – она помолчала:

– Я помню, на последней вечеринке месье Корнеля вы рассказывали, что нацисты делают с искусством. Я тогда не дослушала, мне петь надо было…, – Момо, на мгновение, коснулась его руки: «Сейчас у меня есть время. Мне очень интересно, месье де Лу».

Момо, горько повторяла себе:

– Оставь. Он выпускник Эколь де Лувр, барон. У него титул времен королевы Марии Медичи…, – на одной из вечеринок Пиаф слышала, что гости говорят об истории. У него была красивая, совсем, юношеская улыбка, и большие, голубые глаза. Она, незаметно, любовалась его руками, длинными, ловкими пальцами, с едва видными пятнами краски. Поймав ее взгляд, Мишель рассмеялся:

– Они намертво въедаются, Момо. То есть, простите…, – он покраснел, – мадемуазель Пиаф…

Тонкая бровь взлетела вверх, она прикурила от зажженной спички:

– Просто Момо, месье де Лу. Я давно привыкла к такому имени. Или Пиаф…, – Мишель посмотрел в глубокие, темные глаза. Момо повела рукой:

– Я знаю, Гитлер запрещает легкую музыку, джаз. Он хочет, чтобы все маршировали в лад, как его штурмовики. Он велел не играть Мендельсона, потому что он еврей, – Момо скривилась. Они заговорили о музыке. Мишель любил Шопена и Сен-Санса, его покойная мать была хорошей пианисткой. Пиаф вздохнула:

– Вы тоже сиротой остались, ребенком совсем. Меня бабушка вырастила, – женщина коротко улыбнулась, – она бордель содержала, в Нормандии. Девочки меня любили, баловали…, – Мишель решительно поднялся:

– Пойдемте, Момо. Когда вы станете великой певицей, я буду рассказывать, что танцевал с Пиаф…, – бледные щеки женщины зарумянились. Она и вправду была, подумал Мишель, как птичка, как воробышек, маленькая, хрупкая.

– Нам с Аннет пора на сцену, – сказала Момо, когда оркестр замолк, – но мы еще увидимся, месье де Лу.

– Мишель, Момо, – попросил он. Женщина повторила хрипловатым голосом: «Мишель».

– Она, конечно, великая певица, – Мишель вспоминал ее детскую, тонкую руку в своей руке, – а ей всего двадцать один. Подумать только, она могла пропасть на улице. Мало ли таких девчонок на Монмартре прозябает…, – Теодор усмехнулся:

– Я не знал, что коммунисты хорошо танцуют. И где только научился? У меня на вечеринках ты вечно в углу стоишь, и критикуешь сюрреалистов, ретроград, – он похлопал кузена по плечу.

За танцем, с мадемуазель Аннет, они говорили мало. Федор заметил акцент в ее французском языке. Девушка, смущаясь, объяснила, что она приехала из Польши, сирота, и не помнит своих родителей. Звали ее, как выяснилось, мадемуазель Гольдшмидт. Ей исполнилось восемнадцать. «Вот почему она на тетю Ривку похожа, – сказал себе Федор, – она тоже еврейка. И у дяди Хаима такие же глаза, серо-синие».

Дядя Натан, старший брат дяди Хаима, пропал в Польше, во время войны, но, Федор, конечно, девушке о таком говорить не стал. От нее легко, неуловимо пахло цветами. Темный локон щекотал немного оттопыренное, смуглое, нежное ухо. На стройной шее билась синяя жилка:

– Анна, ее тоже зовут Анна. Брось, просто девчонка из ночного клуба. Их у тебя было десятки, и десятки будет. Привезешь ее домой, подаришь какую-нибудь безделушку…, – Федор никогда не пускал подружек в свою жизнь. Он удовлетворялся тем, что может позвонить по любому из телефонных номеров в записной книжке, заказать столик в хорошем ресторане, и приехать с девушкой в студию. Он никому не показывал семейных реликвий. Они хранились у матери, на рю Мобийон. Федор никому не рассказывал о войне и перевороте.

– Только с Анной я о таком говорил, – рука Аннет доверчиво лежала в его руке, девушка легко, изящно двигалась, следуя за ним, в танго, – только с ней…

В квартире Федор держал книги, старые, с пожелтевшими страницами, Пушкина и Достоевского, с посвящением автора отцу, с еще не стершимся шифрованным посланием на титульной странице. Они стояли в кабинете, на полке, рядом с рабочим столом. Туда девушкам хода не было.

Аннет призналась, что собирается петь, дуэтом с Момо. Федор, весело заметил:

– У вас много талантов, мадемуазель Гольдшмидт.

Девушка зарделась:

– Я снималась в кино, дома, в Польше. Правда, фильмы были на идиш. Их только евреи смотрят…, – увидев на эстраде девушек, в зале захлопали. Певица, сильным голосом, перекрывая шум, сказала:

– Песня с родины моей подруги, мадемуазель Аннет! Сердце может плакать без слез, а любовь, – Момо вздохнула, – никогда не заканчивается.

Федор узнал мелодию. Десятилетним мальчиком, он с родителями гостил в Америке. Кузина Юджиния прошлым годом вышла замуж за дядю Михаила, на свадьбу собралась вся семья. Родители решили показать ему, как смеялся отец, родину Федора. У дяди Хаима родился первый сын, Аарон. Они были на обрезании, в синагоге, и на банкете, в одном из кошерных ресторанов, на Манхэттене.

– Тетя Ривка, то есть Роксанна Горр, еще в кино снималась…, – вспомнил Федор: «Все Горовицы приехали, и она тоже». Роксанна и пела тогда, на банкете.