Декабрист - Максим Войлошников Страница 70

На следующий день, наняв ямщиков, Асташев перегрузил товар на телеги — это заняло немало времени. Но уже наутро он двинулся на Верхнеудинск ^[39]. Река Селенга прорывала стену Хамар-Дабана, окружавшую Байкал с юго-запада. Дорога шла вдоль реки, а от Верхнеудинска, вместе с ней, сворачивала на юг, к пограничной Кяхте. Селенга начиналась в Монголии, и начало ей давали коренные монгольские реки Тола и Орхон, на которых лежали развалины древних монгольских столиц.

Асташев ехал теперь в наемном экипаже — его коляска осталась за Байкалом. Он был задумчив. Конечно, он хорошо вознаградил спасших его «обдорцев». Но во время бури они, не стесняясь, употребляли специфическую морскую лексику. Четкость морских команд и грамотность их исполнения совершенно укрепили его в мысли, что «обдорцы» вовсе не те, за кого себя выдают. Однако идея обратиться к казачьему атаману, резиденция которого находилась в Верхнеудинске, если и проскользнула у него, то как дежурная. «Уж если эти люди на него работают, не все ли равно, кто они?» — повторил он вслед за Поповым.

В Верхнеудинск обоз пришел через день. Город, лежавший на слиянии Селенги и Уды, окружала степь. В числе первых острогов в Забайкалье, еще в середине XVII века он был основан казаками и успел выдержать пару монгольских осад в 1680-е годы, во времена правления на Руси царевны Софьи. Но потомкам богдо Чингисхана оказалось не под силу выжить отсюда русских. И русским сильно помогли против монголов местные буряты, еще несколько десятилетий тому назад сами сражавшиеся против пришлых казаков.

…К обозу, как обычно, сбежались любопытные, взрослые и детвора. Быстро разошлась по городку история о том, как дощаник Асташева прошел сквозь бурю. Всех восхищало храброе поведение новичков на Байкале. Местным жителям трудно было поверить в существование еще более грозной стихии — такой как океан, с которым некоторые из этих новичков были хорошо знакомы. В Верхнеудинске обозники сумели отдохнуть и закупили новых лошадей. Припасы пополнили в просторной лавке купеческого сына 1-й гильдии Григория Шевелева, грамотного и любознательного молодого человека, лет не более двадцати пяти от роду.

Ломоносов завел с Шевелевым разговор, охотно им поддержанный и, между прочим, спросил, не проезжали ли недавно через Верхнеудинск знаменитые арестанты?

— Точно, пробегали на почтовых, двадцать человек, еще летась. Бегли на Нерчинск и, сказывают, свезли в Нерчинский завод, — ответил Шевелев и так страшно скосил глаз, что Ломоносов понял: допер умный купчишка — неспроста такие вопросы ему задают. — А я не донесу, не боись, — задорно вдруг сказал Шевелев. — У нас крепостных нетути, чтобы бояться потерять, ежели праведный царь сядет.

Ломоносов хотел ему сказать было, что большинство сторонников Константина не помышляли о немедленной отмене крепостничества, но решил не разочаровывать сибиряка.

Утром в сарай, где ночевали работники Асташева, хозяйка принесла котел с горячим напитком цвета английского кофе с молоком, которое пару раз пробовал Петр. Но это было не кофе. Выпив глоток из большой чашки, он ощутил, что это какой-то жирный суп с явным привкусом чая. Густая болтанка из муки и молока с чаем.

— Что это? — скривился он с непривычки.

— Учись, паря, ты теперяча в Забайкальи. Это монгольский чай — с мукой и молоком иль с маслом — у тех кто подостаточней, — сказала ворчливо женщина. — Ты-то, чай, не барин, штоб байховый чай с сахаром питать? А так и сыт, и напоен. — И она была права: одолев свою порцию, Ломоносов почувствовал себя вполне сытым, будто позавтракал. Так они познакомились с обычным блюдом кочевых народов Азии.

После завтрака обоз вышел из городка на юг, переправившись через быструю Уду. Тут-то хватился урядник двух казаков, но найти не смог — видно, валяются где-то пьяные.

— Ну ужо я им пропишу прописи, ежели не догонят седни же! — погрозился он.

Молодых казаков звали Ерофей Нелюбин и Федор Палица — оба в деле под Нижнеудинском показали себя как люди храбрые. И обоим им подневольная тридцатилетняя казачья служба была в тягость.

День был ясный и холодный. Теперь все люди Ломоносова ехали верхом на невысоких выносливых сибирских лошадках, которых по происхождению правильнее было назвать монгольскими. Они замыкали обоз.

За переправой Петр подъехал к Асташеву.

— Господин Асташев, ну вот, я вынужден попрощаться с вами — нам далее на восток.

— Как это?! Вы же все собирались в Кяхту? — чуть не вывалился из коляски Иван Дмитриевич.

— Мы передумали.

— А как же контракты? Вы обязаны их выполнить! — возмутился Асташев.

— Думаю, свой долг мы отработали под Нижнеудинском и на Байкале.

— Как же вы уедете без паспортов?

— А и верно — хорошо напомнили, не то пришлось бы догонять. Василий! — кивнул он младшему приказчику. — Отдай-ка наши паспорта.

— Это как, да мы к атаману… — начал было Василий, но осекся, глядя на невесть откуда взявшееся пистолетное дуло. Он покорно достал шкатулку и подал кипу паспортов. Ломоносов небрежно сунул их в поморскую коробку с крышкой на пазах, висевшую у него на шее, и поднес два пальца к шапке, на польский манер. Затем развернул коня и сделал знак своим людям следовать за ним.

Все произошло довольно незаметно для ямщиков. Асташев долго смотрел вслед двум десяткам всадников, исчезающим за рекой. Они составляли две трети его людей, и теперь надо было нанимать еще казаков или бурят для сопровождения груза на остающиеся две сотни верст до Кяхты. Ведь не так далеко отсюда находился Петровский завод, откуда часто бежали ссыльные. Асташев чертыхнулся, подозвал урядника.

— Урядник, поезжай-ка в село — приведи десятка полтора казаков, до Кяхты. Скажешь — прежних людей в Нерчинск отправил.

Оставив обоз Попова, отряд Петра, теперь состоящий из двадцати человек, не считая его самого, продолжал движение в сторону Нерчинска. За Нижнеудинском к ним присоединились двое пропавших казаков. Оба они проявили себя как люди храбрые и в то же время явно тяготились своим подневольным положением. Каковое, как и почти для всех россиян, весьма маловероятно было изменить обычным путем.