Странствие Кукши за тридевять морей - Юрий Вронский Страница 70

Где бы Кукша ни оказался, он постоянно, сам того не сознавая, ищет глазами Ваду. Она может появиться неожиданно, в любом месте усадьбы и за ее пределами, у нее нет никаких прямых обязанностей и она бродит, где хочет. Вада тоже, как видно, думает о нем – недаром она часто попадается ему на глаза…

Во что бы то ни стало Кукша должен научиться поднимать с земли шапку на скаку: его гнетет мысль, что он оказался не готов участвовать в ристаниях наравне со всеми. У него нет ни малейших сомнений, что он может овладеть любым удальством не хуже других.

Учит его старый длинноусый воин из полян. Кукша уже успел заметить, что для руса и полянина сочетание длинных висячих усов с бритым подбородком имеют то же значение, что для варяга длинные волосы и борода, – это знак свободного мужа. А прядь волос на бритой голове – свидетельство знатности. Подобные пряди нечасты.

Длинноусый полянин объясняет: чтобы глубоко нагнуться с седла, перво-наперво надо плотнее, чем для обычной езды, подтянуть подпругу, а начинать следует с езды неспешной, шагом, от раза к разу увеличивая скорость…

– Предупреди коня, – учит полянин, – о том, что ты собираешься делать: привстав на стременах, чуть подай тулово вправо… Одновременно надень поглубже стремя, чтобы оно не соскользнуло с ноги, когда будешь нагибаться к земле…

Кукша в точности исполняет все, как говорит полянин. А полянин продолжает:

– Нагнувшись, взмахом правой руки хватай шапку и, быстро вскинувшись, снова садись в седло! При нагибании не выпускай поводьев из левой руки, а только «отдай» их, чтобы конь мог свободно вытянуть шею…

На пыльной траве сидят зрители – ребятишки, которых по малолетству почти не заставляют работать, лишь иногда гоняют на прополку огородов или бахчей.

Вдруг среди ребятишек Кукша видит Ваду – Вада всегда появляется неожиданно. У Кукши от смущения сразу перестает получаться. Усатый полянин все понимает, к тому же они с Кукшей уже давно глотают здесь пыль. Он говорит Кукше:

– На сегодня, пожалуй, довольно. Ловок ты, скоро из тебя будет славный ездок!

Кукша, благодарный полянину, ласково треплет за холку коня, снимает с него седло, чепрак, потник и уздечку. Почуяв волю, конь с места пускается вскачь и уносится к табуну, который пасется на лугу возле речки Клов.

Вала приветливо улыбается, встает и подходит к Кукше. Он пропылен чуть не насквозь, от него пахнет конским и собственным потом. Запах приятен Ваде, и она жадно раздувает ноздри.

– Пойдем на Днепр! – предлагает она.

– Пойдем, только седло на конюшню снесу.

– Я с тобой.

В конюшне прохладно. Кукша вытирает ветошью пыль с седла и уздечки, смазывает их жиром, выбивает пыль из чепрака и вешает упряжь на место – в случае нужды воин не должен искать свою упряжь. Насквозь промокший потник вешает рядом.

И вот они над Днепровским обрывом. Кукша взором охватывает даль, а даль охватывает его, и ему хочется полететь.

– Догоняй! – кричит Вада и скатывается с обрыва. Кукша прыгает следом. Они с хохотом катятся по горячему песку к береговой кромке, на которую вытащены лодки. Кукша норовит катиться быстрее, чтобы догнать Ваду. Когда-то с ним было что-то похожее, и теперь он пытается вспомнить, когда и что именно… Кажется, еще немного усилий и он вспомнит, но воспоминание ускользает, так и не явившись.

Наконец они внизу. Вада садится на него верхом, и он видит над собой ее смеющиеся глаза. Вспомнил! Вот так же он катился когда-то под гору с Сигню, только гора была не песчаная, а снежная. Как давно это было! А может, ничего этого и не было?.. Сигню, Харальдова сестра…

Харальд, став конунгом, намекал, что готов породниться с ним, выдать за него Сигню… Но была ли на самом деле Сигню? Да нет, никакой Сигню, конечно, не было! Родство с конунгом? Какая чепуха! По положению он был пленник, раб… да, раб, хотя с ним и обращались, как со свободным. Так была ли Сигню? А, может, и самого Харальда не было?..

– Проснись! – повелительно говорит Вада.

Она по-прежнему сидит на нем, но уже не хохочет, а внимательно глядит ему в глаза своими удивительными глазами-виноградинами, как будто хочет подсмотреть его видения. Однако ей это, судя по всему, не удается, она отпускает его и идет к воде:

– Ты как хочешь, а я буду купаться!

На ней долгая рубаха из сурового полотна, схваченная кожаным поясом, на поясе висит гребень в чехле и нож в ножнах. На голове – золотой венчик. Вада расстегивает пояс, и он падает на песок. Она сбрасывает рубаху, и теперь на ней только венчик.

Но вот и венчик на песке. Вада разбегается и ныряет. Вынырнув через несколько шагов, она останавливается, убирает с лица волосы, закручивает и завязывает их в узел, чтобы не мешали плавать. По сравнению с загорелым лицом, шеей и кистями рук ее тело кажется белоснежным до голубизны…

Кукше тоже недолго раздеться. Он, как и Вада, ныряет с разбега. Они плавают и хохочут. Вада подныривает под него, хватает за ноги и норовит утянуть в глубину – настоящая русалка! Но он из всех сил работает руками и выныривает, а следом за ним и она оказывается на поверхности, продолжая игру и норовя снова утянуть его под воду.

Купаться можно бесконечно – вода в Днепре как парное молоко. Но Вада, отдышавшись, вдруг говорит:

– Ты, сказывают, христианин? Вон и крест на тебе. Издалека можно подумать, что это молоточек варяжского Тора. А в Киеве и кроме тебя есть христиане… Такие чудные! Совсем не похожи на тебя.

Вада выходит на берег, садится на камень, выжимает и расчесывает волосы. «Настоящая русалка, – снова думает Кукша, – не плоше наших тихвинских, что людей в воду заманивают!» Одеваясь, он украдкой поглядывает на нее. Неожиданно до него доходит, что, говоря о христианах, Вада имеет в виду не тех немногих купцов, что ради торговых дел с греками принимают крещение в Корсуне или в Царьграде, а каких-то других людей.

– Что за христиане? – спрашивает он.