Месть розы - Николь Галланд Страница 7

19 июня

Две недели спустя в серебристом альпийском тумане, заглушающем даже пение птиц, Маркус энергично руководил сворачиванием летнего лагеря. Внезапно во влажном воздухе разнесся негромкий звук трубы и в воротах, которые, собственно, и воротами-то не были, появился всадник.

Император услышал стук копыт и голоса, с учтивой фамильярностью перекликающиеся в большом внутреннем дворе, но не обратил на них внимания. Это был его последний, свободный от ноши государственного служения час, и он не желал, чтобы ему мешали. Он продолжал сидеть в своем скрипучем кожаном походном кресле под елью в не огороженной стеной части двора и жевал весеннюю грушу. Перебирая вплетенные в бороду золотые нити, Конрад в последний раз делал вид, что не нуждается в телохранителях.

Продажные женщины снова облачились в типичные для них одеяния, скроенные таким образом, чтобы демонстрировать не столько наряды, сколько прикрываемую ими плоть. Как только иллюзия, связанная с их преображением, растаяла, все перестали обращать на них внимание. Мужчины собрались на дальнем конце двора, развлекаясь тем, чем обычно забавляют себя придворные. Одни соревновались, кто дальше плюнет, другие негромко обсуждали политику. Все, однако, выглядели заметно спокойнее, чем две недели назад. В постоянном сражении за верность вассалов между Римским Папой и императором Конрад после каждого такого летнего лагеря добивался временного преимущества.

Придворные прекратили свои занятия, чтобы обменяться приветствиями с небольшой группой мокрых от тумана, запыхавшихся всадников. Император, однако, продолжал сидеть спиной ко всем, вслушиваясь в прекрасную мелодию, долетавшую на крыльях ветра из-за пределов двора. Маркус рано утром отпустил всех музыкантов, но один, видимо, задержался, рассчитывая на дополнительное вознаграждение.

Узнав прихрамывающую походку сенешаля за спиной, его величество обернулся — и выругался себе под нос, еще больше ссутулившись в кресле. Маркус подводил к нему хорошо одетого человека, отца Имоджин, Альфонса, графа Бургундского, ростом не уступающего своему племяннику Конраду, а худощавым сложением — предполагаемому будущему зятю, Маркусу. Впечатление, правда, несколько портил объемистый живот, которому граф был обязан привычкой слишком долго засиживаться за столом. По мнению Конрада, дядя Альфонс вообще имел обыкновение сверх меры задерживаться везде, где бы ни появлялся.

Маркус прихрамывал из-за раны, полученной в последнем крестовом походе. Боль обострялась, когда он волновался или был раздражен.

Приблизившись к племяннику, граф поклонился ниже, чем требовал этикет.

— Сир… — начал он, но Конрад, обеспокоенный не меньше Маркуса, на которого старался не смотреть, тут же прервал его.

— Дядя! Прибыл, чтобы поскорее вернуть нас обратно к политике? Характерно для тебя. Как ты? Как твоя прекрасная дочь?

— С Имоджин все замечательно, ваше величество. — Альфонс еще раз поклонился и снова попытался перевести разговор в интересующее его русло. — Я здесь, сир, чтобы поговорить, но не о политике, а о матримониальных делах…

— Ты привез с собой дочь? — настойчиво спросил Конрад.

Маркус замер. Губы Альфонса непроизвольно искривились.

— Вряд ли это подходящее место для моей дочери, сир. Имоджин отправилась с визитом к настоятельнице монастыря в Мюльхаузене.

— Она и сейчас там? — спросил Конрад, и по его тону Маркус понял, что вопрос предназначен для него. — Я очень тепло отношусь к этой настоятельнице. Хотелось бы узнать, как она поживает.

— Все, кто должны были уехать отсюда, уже уехали, — тихо произнес сенешаль, и Конрад заметно расслабился. — Когда вы желаете отправиться в путь?

— Когда деревенский колокол прозвонит трижды, — ответил император и снова обратился к Альфонсу. — Прости, ты что-то говорил?

— Сир, я здесь, чтобы сообщить, что мы нашли для вас невесту.

Музыка смолкла. Конрада злило, что во время праздника этот музыкант не потрудился играть так же хорошо, но раздражение свое он излил на Альфонса.