Прекрасная Габриэль - Огюст Маке Страница 7

— Я принужден, — обратился де Рони к Понти, — выдать вас профосу, который будет держать вас в аресте, пока суд не решит вашу участь.

Понти кивнул в знак согласия. Его безропотная покорность не поколебала де ла Раме.

— Что касается других, — ответил тот, как будто он был и судьей, и палачом, — мне будет достаточно нескольких дней ареста в тюрьме.

— Другими распоряжаюсь я, а не вы, — перебил де Рони, покраснев от гнева, — с других я снимаю всякую ответственность, они свободны, их товарищ заплатит за все. Итак, вы можете удалиться, месье де ла Раме, разгласите везде, что король французский правосуден даже со своими врагами.

Говоря эти слова, Рони указал де ла Раме на дорогу. Но тот, не шевельнувшись, спокойно продолжал:

— Позвольте, мы, кажется, не понимаем друг друга.

— Что? — спросил де Рони, законная гордость которого не была более способна терпеть настойчивость подобного человека.

Он искоса посмотрел на де ла Раме, что предвещало бурю. Этот взгляд Рони был очень известен, и его очень опасались. Но де ла Раме этого не знал, и потому его не мог испугать этот взгляд.

— Нет, — возразил он, — мы не понимаем друг друга. Я знаю наизусть статьи перемирия, а вы постоянно их забываете. Там не сказано, что преступник должен быть отдан профосу своей партии, что его будут судить судьи его партии; нет, напротив, там сказано, что он будет выдан тем, кого он оскорбил, чтоб с ним поступили по закону. Итак, вы должны выдать виновного мне, чтобы его судил местный бальи. Но здесь дело идет не о суде. Преступление доказано, вина признана. Наказание определено, перейдем к казни.

Гром возмущения и ярости раздался во всех рядах. Этого человека разорвали бы, если бы тут не было высокопоставленных уважаемых начальников, чтоб сдерживать гвардейцев.

— Негодяй! — прошипел Понти, грозя кулаком де ла Раме. — Ты прав, что стремишься меня расстрелять, потому что, если бы я был свободен или если я случайно освобожусь…

— Сделайте мне удовольствие, отойдите, — сказал Рони де ла Раме, — а то я не отвечаю за вашу жизнь. Месье де Крильон сейчас прибудет и, конечно, велит исполнить все по закону. Он неограниченный начальник гвардейцев; подождите его возвращения, а пока будьте осторожны, потому что может случиться вот что: сапог месье де Понти, которому нечем более рисковать, проткнет вас своей шпагой, ведь быть расстрелянным можно только один раз, или один из его товарищей вызовет вас… Вы понимаете, между этими господами есть немцы.

— Благодарю вас за ваши благоразумные советы, — отвечал де ла Раме с колкой улыбкой, — но я не боюсь никого в вашем лагере. Месье де Рони не позволит убить человека, жалоба которого справедлива.

Сказав эти слова, он поклонился знаменитому гугенотскому барону, не стараясь даже сдержать дерзкую иронию своего тона и взгляда.

Вдруг чья-то рука дотронулась до его плеча, он обернулся. Это была рука Эсперанса, который был свидетелем этого отвратительного спора и, не в силах более сдерживаться, уступил искушению выйти на сцену и играть роль в свою очередь. Во все это время он нетерпеливо топтался на месте и теперь, резко сделав несколько шагов вперед и пройдя мимо разъяренных гвардейцев, сменил де Рони в этом неприятном разговоре.

Он положил, как сказали мы, свою красивую, мускулистую и белую руку на плечо де ла Раме, который обернулся с рассерженным видом кошки, которой помешали есть рыбью кость.

— Позвольте на два слова, — сказал Эсперанс с любезной улыбкой.

Их лица оказались друг напротив друга. Оба красивые, одно своей матовой бледностью, под которой кипел гнев, другое свежим румянцем, без которого нет настоящей доброты и настоящей силы.

При первом звуке голоса Эсперанса де ла Раме вздрогнул, инстинкт подсказал ему, что это голос сильного противника.

— Что вы хотите? — спросил он сухо.

— Доставить вам средство кончить ваше дело, милостивый государь. В затруднительных обстоятельствах часто бывает приятно встретить долго отыскиваемое разрешение.

Эсперанс говорил громко, так что сначала Рони, а потом и несколько гвардейцев услыхали и подошли, любопытствуя узнать, о каком разрешении идет речь.

Эсперанс видел, что Понти окружен солдатами профоса. Безвыходное положение гвардейца побудило Эсперанса как можно скорее попытаться примирить врагов. Однако де ла Раме, оскорбленный этим возвращением к вопросу, который он считал уже оконченным, хотел отделаться как можно скорее от этого докучливого примирителя, чья вступительная речь привлекла к ним новый круг любопытных и недоброжелательных людей.

— Если бы вы хотели сделать мне удовольствие, — сказал он Эсперансу, — вы занялись бы вашими делами, а не моими.

— Милостивый государь, — отвечал молодой красавец, — все, что я слышал, нисколько меня не расположило сделать вам удовольствие. Но мне кажется, что это дело несколько затрудняет вас. Вы так кричали, так стонали, что преувеличили себе самому вашу обиду и ваше страдание. Это часто бывает. Притом вы боялись пристрастия тех, кому вы жаловались. Поэтому вы потребовали как можно более, чтоб получить что-нибудь. Я объясняю это таким образом.

— А я не имею никакой нужды в ваших объяснениях, — дерзко возразил де ла Раме, — и избавляю вас от них.

Он повернулся к Эсперансу спиной. Но тот, нисколько не смущаясь, подошел к нему с другой стороны и опять встретился с ним лицом к лицу с такой спокойной твердостью и таким изящным пируэтом, что внимание зрителей сменил восторг.

— Я говорил, — продолжал он тем же тоном, — что, если бы вы были хладнокровны, вы обнаружили бы, что краденных уток и сгоревшей соломы недостаточно, для того чтобы убить человека. Это написано в перемирии, пожалуй, но в глубине вашего сердца, вашего ума вы находите эту статью варварской и достойной людоедов. Эта мысль делает вам честь, я читаю ее в ваших глазах.

Де ла Раме, бледный, как привидение, рассудил, что Эсперанс насмехается над ним. Страшная молния сверкнула в его налившихся кровью глазах.

— Я пришел вам помочь, — продолжал Эсперанс, — изменить свирепые условия, которые вам предписал сначала гнев, и тут-то хочу представить вам свое разрешение. Для всех ясно, что были нанесены убытки, и эти-то убытки следует восполнить.

— Что же, вы адвокат или проповедник? — вскричал де ла Раме, задрожав от гнева, когда каждое слово противника было встречено с восторгом у публики.

— Ни то, ни другое, но все вообще находят, что я говорю легко. У меня был превосходный учитель, венецианец, теолог и законовед. От него я и слышал эту латинскую поговорку, которую я скажу вам по-французски, чтоб не показаться педантом: «За денежный убыток платят деньгами». А что стоит утка, чего стоят пятьсот вязанок соломы? Конечно, очень дорого, когда их грабят и сжигают во время перемирия. Но в обыкновенное время это дело устроилось бы за два пистоля. Вы протестуете. Ах да, я забыл, что вместе с соломой сожгли и ригу. Это важнее. Это стоит, по крайней мере, двадцать экю!