Боги слепнут - Роман Буревой Страница 7

Сервилия металась по своему таблину, будто по клетке. Неужели она должна заискивать перед Летицией? Ах, видишь ли, эта юная мегера – мать императора. Ах, скажите на милость, она ещё и Августа! Ну и что из того? Всем в жизни Летиция обязана Сервилии. Дочурка беззастенчиво ограбила мать, купила себе муженька-калеку, родила сына-недоноска. Муженёк сгинул, а сын вырастет придурком. Элий принёс Летиция одни несчастья – точь-в-точь как предсказывала Сервилия. А ещё Сервилия предскажет, что Постум вырастет подлецом. Предскажет и не ошибётся.

– Я всегда права, – сказала Сервилия вслух, утверждая своё торжество.

Да, торжество было. А радости не было. И приходу Бенита она не обрадовалась. Он возник на пороге нагло ухмыляющийся, самодовольный, и, разумеется, в тоге с пурпурной полосой. На ногах – красные сенаторские башмаки, украшенные серебряными полумесяцами.

– Как успехи? – Сервилия улыбнулась, пытаясь скрыть раздражение.

– Отлично. Все напуганы, не знают что делать, бормочут ерунду. Радуются, что у нас есть император. Право, какое счастье, что твоя дочурка родила этого мальчугана. А так бы сенат сошёл с ума, гадая, кого провозгласить императором.

– Малыш Постум не может управлять Римом, лёжа в колыбели, – сказала Сервилия.

– Какая мудрая мысль! – расхохотался Бенит. – Именно так. И теперь вопрос – где найти умного и изворотливого человека, который смог бы взвалить на свои плечи тяжкий груз управления Империей. Если сенат продолжает ещё работать, то только благодаря мне. Я буквально заставляю их принимать нужные законы. Иначе бы они все дни напролёт спорили, кого назначить диктатором. Пока что ни одна кандидатура не проходит.

– Твоё имя ещё не называли? – спросила Сервилия. В её вопросе прозвучала невольная насмешка. Но Бенит воспринял слова всерьёз.

– Не надо так торопиться, к завтрашнему утру малыш Постум не повзрослеет.

Так что время у меня есть.

– Не сомневаюсь, сенат изберёт тебя диктатором. – Опять она насмешничала, и опять Бенит принял её слова за чистую монету.

– А ты, красотка, передо мной в долгу. Твоя дочурка ускользнула. Хотя ты и клялась, что она от меня без ума.

– Летиция опять свободна. Можешь жениться на вдовушке. – Сервилия усмехнулась, представив ярость Летиции, когда с ней заговорят о сватовстве Бенита. И эта мысль доставила ей если не радость, то удовлетворение.

– Я бы женился, – согласился Бенит. – Но Летиция слишком недавно надела траур. Рим такой поспешности не поймёт. Ты для роли моей жены подойдёшь лучше. Летти – ещё совсем девчонка, и я рядом с нею буду выглядеть молокососом. А рядом с такой достойной матроной, как ты, я буду казаться солидным мужем. Мне срочно необходима солидность. Я слишком молод.

До Сервилии не сразу дошёл смысл его слов. О чем он говорит? Чего хочет?

Чтобы она… Ну да, он предлагает ей, Сервилии, стать его женой.

– Уж не знаю, что и ответить, я польщена… – Она искала благовидный предлог, чтобы его выставить. Да, он привлекал её и одновременно отталкивал… Но, пожалуй, отталкивал сильнее…

– Ответь «да», – велел Бенит и сгрёб её в охапку.

Сервилия испуганно ойкнула. Поцелуй был страстным, объятия – грубыми. Бенит старался поразить своей животной страстью. Сервилия не сопротивлялась. Её всегда влекло к молодым и страстным любовникам.

– Ты надеешься на мою помощь? – спросила Сервилия, когда они уже отдыхали, бесстыдно раскинувшись на ложе обнажёнными. Он – покуривая табачную палочку, она – устроив голову на сгибе его руки.

Гладкое тело Бенита уже начинало заплывать жирком, заметно обозначился животик. Но вообще-то он симпатичный парень.

– И на помощь стихоплётов, что являются к тебе пожрать на дармовщинку,-добавил Бенит.

– Не любишь поэтов? – деланно изумилась Сервилия.

– Я сам поэт, – гордо отвечал Бенит. – И не люблю слюнтяев и врунов.

«А он далеко пойдёт», – в который раз подумала Сервилия.

Поначалу мысль стать женой Бенита показалась ей безумной. Потом, с каждой минутой, все более приемлемой, и, наконец, даже заманчивой.

Сегодня она ещё не скажет «да». Но это не означает, что она не даст согласия потом.

В добротном старом доме Макция Проба в большом триклинии слуги накрыли стол – расставили вазы с фруктами и бисквитами, наполнили бокалы вином и удалились. Макций Проб ждал гостей, но вряд ли он собирался сегодня веселиться.

Внук Макция Проба Марк – молодой человек с бледным, будто чересчур отмытым лицом – был одет вовсе не для званого обеда – белая трикотажная туника и белые брюки до колен куда больше подходили для загородной прогулки. Возможно, Марк Проб не хотел, чтобы его форма центуриона вигилов придала нынешнему вечеру некий официальный статус. Потому что предстоящая встреча была сугубо частной, хотя преследовала отнюдь не личные цели. Марк Проб был уверен, что на приглашения Макция никто не откликнется. Он был уверен в этом до той минуты, пока золочёные двери в триклиний не отворились и не вошёл сенатор Луций Галл, опять же не в сенаторской тоге, а в пёстрой двуцветной тунике, которую принято носить на отдыхе в Байях, а не на вечерних приёмах в Риме. Луций Галл был совсем недавно избран в сенат и после Бенита был самым молодым сенатором. Он ещё верил в то, что одна яркая речь может перевернуть целый мир, и верил, что ему удастся произнести эту эпохальную речь. Он вообще повсюду кидался спорить – в тавернах, на улицах, в театре, в Колизее с репортёрами, прохожими, продавцами, гладиаторами и актёрами, порой не всегда успешно, часто проигрывая и сильно переживая по поводу поражения в словесной перепалке.

Тонкими чертами лица, острыми скулами и высоким лбом Галл походил на Элия. Но сходство это было чисто внешним. Также как кажущееся желание активно и яростно сражаться за истину. В Луцие проглядывала главная черта истинного римлянина – желание двигаться наверх по иерархической лестнице, охотясь за самой сладостной добычей – властью. Галл и не пытался этого скрыть. Его имя должно быть занесено в консульские фасты, выбито на мраморной доске, дабы люди говорили потом: «В год консульства Луция Галла произошло то-то и то-то».

Элий же был гладиатором, который сам придумывал и клеймил желания для Великого Рима. Не только на арене, но повсюду…

Потом явилась Юлия Кумекая, что само по себе было удивительно – и то, что она пришла, и то, что явилась на три минуты раньше назначенного времени, хотя весь Рим знал, что она опаздывает всегда и всюду. Шурша золотым плотным шёлком, распространяя убийственных запах галльских духов, она уселась на ложе рядом с Макцием и закурила табачную палочку. Вслед за ней пожаловал Курций – злой, недовольный тем, что его оторвали от срочных дел, вигил обвёл присутствующих подозрительным взглядом. И тогда Марк Проб по-настоящему испугался. Он понял, что в глубине души желал, чтобы никто из приглашённых не явился, чтобы все проигнорировали странное приглашение старика-сенатора. Принятие приглашения означало одно – эти люди боялись. Они сбивались в кучу, как стадо испуганных баранов. Священных баранов… Наконец явился Марк Габиний и за ним сразу сенатор Флакк – сумрачный, жёлчный и очень умный старик. Впрочем, стариком его называли скорее из-за консервативных взглядов, нежели из-за возраста. Но и в молодости, как и сейчас, Флакк был ярым сторонником партии оптиматов [7], причём самого правого её крыла. Популяры [8]его побаивались, а авентинцы [9]открыто ненавидели. Валерия немного опоздала, что с ней случалось редко. Она сильно похудела, лицо сделалось белым и каким-то прозрачным. Рассказывали, что после смерти Элия она несколько дней лежала неподвижно в своей комнате, не ела и почти не пила. Многие думали, что она решила уморить себя голодом. Но потом ей передали письмо от кого-то из друзей. Она прочла и встала. И вновь начала есть.