Черноводье - Валентин Решетько Страница 67

– Прогулялся! – недовольно ответил Афанасий.

– Че бурчишь, вон – стога-то растут. Вроде ладно пока!

– Ладно-то ладно! Вот погода только ломается, мать ее за ногу! – в сердцах выругался бригадир.

Акулина оторвалась от дела и подняла голову.

– С чего ты взял? Гляди, какая синь на небе!

Афанасий только усмехнулся и ничего не ответил стряпухе.

Он подошел к костру и тяжело опустился на колодину.

– Готовь шустрее, пора энтих лодырей подымать!

За завтраком собралась вся бригада. Жучков оглядел собравшихся и скрипучим голосом заговорил:

– Значит, так… – он помедлил немного и продолжил дальше: – Седни всем скопом на уборку. Надоть готову кошенину убрать!

– Траву валить не будем? – переспросил у бригадира Иван Кужелев.

Афанасий посмотрел на Ивана и тихо ответил:

– Валить траву и в дождь можно, а убирать не будешь…

Солнце палило нещадно. Обливаясь потом, Иван и Николай Зеверов тащили нагруженную сеном волокушу, сделанную из двух тонких березок. Подскользнувшись, Николай упал на колено. Бросив волокушу, он оперся обеими руками о землю; на молодого парня вдруг навалилась слабость, закружилась голова, перед глазами поплыли кровавые круги, все тело обмякло. И захотелось есть – до тошноты, невыносимо. Николай потряс головой и застонал:

– Господи, кусок хлеба бы с мясом!

Иван тоже опустился на землю и, потирая руками дрожащие колени, устало проговорил:

– Ишь, че захотел, кто-то ест – только не мы!

Передохнув, парни поднялись… К полудню бригада завершила два стога.

В обед нагрянул Сухов вместе со своим помощником. Бригада только закончила обед. Люди отдыхали в тени шалашей, под осинами. Комендант стоял в своей излюбленной позе, широко расставив ноги, постукивая ременной плетью по голенищу заляпанного сапога.

– Бригадир, где сегодняшняя норма кошенины, а? Без пайка хочешь бригаду оставить?

Жучков всегда терялся в присутствии коменданта. Голос его дрогнул, и он неуверенно проговорил:

– Дак ить сено надо убрать, сухую кошенину. Сгноим сено – погода ломатся!

– Га-га-га! – неожиданно расхохотался Сухов. Так же неожиданно бросив гоготать, он в приказном тоне проговорил: – Какая погода, умник, посмотри на небо!

Жучков посмотрел на коменданта и покачал головой:

– Мне седни утром наши говорили про сине небо, теперь – ты! А я вот че скажу – валить траву и в дождь можно, а убирать только в сухую!

– Ты Жучков, не своевольничай! – Сухов резко щелкнул плетью по голенищу.

Афанасий невольно вжал голову в плечи. От растерянности бригадира по лицу Сухова промелькнула торжествующая улыбка. Обернувшись к Поливанову, он жестко сказал:

– Останешься до вечера, проверишь!

Мешковатая фигура Поливанова неловко топталась позади коменданта. «Бравый» вид помощника коменданта вызывал снисходительную улыбку даже у замученных спецпереселенцев. Поливанов вздохнул, вытер рукавом гимнастерки пот с лица и промолчал, глядя на начальника не то отсутствующим, не то покорным взглядом. Сквозь эти бесцветные глаза, прикрытые тусклой полупрозрачной пленкой, было невозможно добраться ло человеческой души.

На стане Сухов был не более получаса. За это время он обшарил все шалаши и выдернул за ноги спящего Федьку. Ошалевший мальчишка, жмурясь от солнца, сонно хлопал глазами.

– Че же ты, ирод, делашь! Мальчонка ухряпался на работе, а ты ровно щенка! – сжав кулаки, рассвирепевшая Акулина вплотную подступила к коменданту.

Сухов с любопытством смотрел на женщину, потом глаза его вдруг побелели, точно у снулой рыбы.

– Ухряпались… Мать вашу! – он поднял над головой плеть.

– А ну ударь, ударь, паскуда! – Акулина бесстрашно напирала на Сухова.

Тот отступил на шаг. В глазах у него на краткий миг мелькнуло осмысленное выражение. Сухов опустил плеть и, повернувшись к женщине спиной, точно ее и не было, рявкнул на Жучкова:

– На работу, сволочи! Ухряпались они!.. – Затем, повернувшись к Поливанову: – Смотри у меня, проверишь! – и погрозил неопределенно кулаком. Хлопнув плетью по сапогу, он неторопливо пошел по набитой тропе мимо чвора на Васюган, к переправе.

Акулина безвольно опустилась на землю и прижала к себе сына. Испуганный Федька приник к материнской груди; мать машинально гладила шершавой ладонью выгоревшие волосы сына.

– Мать твою за ногу! Да что же такое делается! – Жучков в ярости сдернул с головы старенькую кепку, хлопнул ее об землю и, чуть не плача, стал ожесточенно топтать ее ногами. Прилив ярости угас, и Афанасий на ослабевших вдруг ногах подошел к осине и безвольно опустился на узловатые корни дерева.

– Да как так можно?! – бессвязно повторял вконец расстроенный бригадир.

На вытоптанном пятачке около обеденного стола валялась в пыли кепка.

– Можно, дядя Афанасий! – проговорил с назидательной издевкой Степан Ивашов. – Имя все можно – они начальство… – и посмотрел на Поливанова. – А мы с тобой – коровяки; пнул ногой и прошел мимо. – Степан поднял фуражку с земли, выбил о колено пыль и подал ее бригадиру.

– Вы, ребята, того – собирайтесь на работу! – неуверенно промямлил помощник коменданта.

– Пойдем, пойдем, Христосик, – насмешливо проговорил Николай Зеверов. – Жалко, гармошку в поселке оставил, а то щас бы с музыкой – с Интернационалом…

– Вот и ладно, ребята! Вот и хорошо! – откровенно обрадовался Поливанов. – Я тут побуду, прилягу в тени – больно жарко седни!

– Полежи, полежи, дядя! – хохотнул Николай.

Со стонами, со всхлипами бригада собиралась на работу.

Как обычно, Жучков закашивался первым. Литовка со свистом врезалась в траву, стеной стоявшую перед косцом, и с легким шорохом покорно падала в валок. Всю свою неизлитую злость мужик вкладывал в нехитрое орудие – литовку. Косовище гнулось в руках опытного косаря. А мужик все гнал и гнал прокосы, мокрая рубаха липла к лопаткам, пот заливал глаза. Он только уросливо встряхивал головой; и нельзя было понять, то ли плачет косец, то ли стряхивает пот, разъедающий глаза.

– Коровяки… Мать вашу! Умники… Сгноим кошенину, передохнет весной скотина, а следом и мы… – кровавая пелена застилала Афанасию глаза.

Солнце, клонившееся к вечеру, нещадно палило. Иван Кужелев остановился на короткое время, уперев пятку косы в землю, тяжело оперся о косовище, поглядывая в бездонное небо.

– Господи, и откуда только взял, что погода испортится! Ну и лешак кривобородый!

Казалось, не было такой силы в природе, которая могла бы переломить нещадный зной и охладить прокаленную солнцем землю. Недалеко от косарей, на вершине одинокой осины сидел молчаливый ворон, широко раскрыв клюв. Да низко над водой чвора чертила воздух стайка береговых ласточек – стрижей.