Ярость - Уилбур Смит Страница 66

Однако Джозеф не возвращался в Витватерсранд. Он сдал вступительные экзамены и был принят в элитную межрасовую школу Ватерфорд в Свазиленде, за его обучение взялась платить леди Анна Кортни. По иронии судьбы, это была та самая школа, куда Хендрик Табака отправлял своих сыновей Веллингтона и Рейли. Там их соперничество могло расцвести снова.

– Обещай мне, что будешь хорошо учиться, Джозеф, – сказала Вики. – Учение делает человека сильным.

– Я стану сильным, – заверил Джозеф. Он сохранил душевный подъем, вызванный речью Мозеса Гамы. – А можно мне навещать тебя и твоего мужа, Вики? Он такой, каким я хочу когда-нибудь стать.

Вики рассказала Мозесу о словах мальчика. Они были одни в старом «бьюике»: все свадебные дары и имущество Вики загромождали багажник и заднее сиденье. Молодожены покидали большой прибрежный амфитеатр Наталя, через проход в горах Дракенсберг поднимаясь в высокий вельд Трансвааля.

– Дети – наше будущее, – кивнул Мозес, глядя вперед на голубую змею крутой дороги, поднимавшейся на склон, мимо зеленых холмов Маджубы, где буры разбили англичан в первой из своих многочисленных битв с ними. – Старики безнадежны. Ты видела их на свадьбе. Как они брыкались и упирались, словно необъезженные быки, когда я попытался показать им путь… но дети, о, дети! – Он улыбнулся. – Они точно новые, чистые листы бумаги, можно написать все, что захочешь. Старики жестки и непреклонны, но дети – глина, мягкая глина, ждущая гончара. – Он поднял руку – длинную, красивую, руку хирурга или художника, с розовой ладонью, гладкой и не обезображенной мозолями от физической работы. – У детей нет морали, они не знают страха, смерть недоступна их пониманию. Всего этого они набираются позже, учась у старших. Из них получаются прекрасные солдаты, потому что они ни в чем не сомневаются, а чтобы нажать на курок, большой силы не требуется. Если враг их убивает, они становятся отличными мучениками. Окровавленный труп ребенка вселяет ужас и сожаления даже в самое твердое сердце. Да, дети – ключ к нашему будущему. Твой Христос знал, что делал, когда говорил: «Пустите детей ко Мне и не препятствуйте им» [38].

Виктория повернулась на кожаном сиденье «бьюика» и посмотрела на него.

– Твои слова жестоки и святотатственны, – прошептала она, разрываясь между любовью к нему и инстинктивным отвращением к его словам.

– Однако твое поведение доказывает их справедливость, – заметил он.

– Но… – Виктория замолчала, не решаясь продолжать, страшась ответа, – но ты говоришь, что мы должны использовать детей… – Она снова замолчала, и в ее сознании возникла картина детского отделения больницы. Самые счастливые месяцы ее обучения прошли среди малышей. – Ты предлагаешь использовать маленьких детей на передовой… как солдат?

– Если ребенок не может вырасти свободным человеком, ему лучше умереть в детстве, – сказал Мозес Гама. – Виктория, ты и раньше слышала, как я говорил это. Тебе пора научиться верить. Нет ничего, чего бы я не сделал, нет такой цены, которую я не заплатил бы за нашу победу. Если предстоит увидеть мертвыми тысячу маленьких детей, чтобы сотни тысяч могли вырасти свободными людьми, я назову такую сделку справедливой.

И Виктория Динизулу впервые в жизни испугалась по-настоящему.

* * *

Эту ночь они провели в доме Хендрика Табаки в пригороде «Ферма Дрейка» и далеко за полночь смогли удалиться в отведенную им маленькую спальню, потому что очень многие хотели увидеть Мозеса Гаму: люди из отрядов «буйволов», из профсоюза шахтеров, посыльный от совета АНК и десятки просителей, которые собирались неслышно, как шакалы к льву, когда разнеслась весть, что Мозес Гама вернулся.

Виктория присутствовала на всех этих встречах, хотя все время молчала, сидя в углу. Вначале люди удивлялись ее присутствию, бросали в ее сторону быстрые взгляды и переходили к делу неохотно, под нажимом Мозеса. Они не привыкли к присутствию женщин при обсуждении серьезных вопросов. Однако никто из них не решался возразить, пока в комнату не вошел посыльный АНК. Совет, который он представлял, наделил его властью и полномочиями, и он первым заговорил о присутствии Виктории.

– Здесь женщина, – сказал он.

– Да, – кивнул Мозес. – Не просто женщина. Моя жена.

– Так не подобает, – сказал посыльный. – Этого нет в обычаях. Дело мужское.

– Наша цель – разрушить и сжечь все старые обычаи и создать новые. И в этом деле нам понадобится помощь всех наших людей. Не только мужчин, но и женщин и детей.

Наступила долгая пауза; посыльный ерзал под мрачным, безжалостным взглядом Мозеса.

– Женщина может остаться, – наконец капитулировал он.

– Да, – кивнул Мозес. – Моя жена останется.

Позже в темноте спальни, на узкой односпальной кровати, Виктория прижалась к нему, мягкие изгибы ее тела слились с его твердостью, и она сказала:

– Ты оказал мне честь, сделав частью своей борьбы. Я, как дети, хочу быть солдатом. Я задумалась и поняла, чем могу помочь.

– Расскажи, – попросил он.

– Женщины. Я могу организовать женщин. Начну с сестер в больнице, а потом будут и другие – все. Мы должны участвовать в борьбе рядом с мужчинами.

Его руки сильнее сжали ее.

– Ты львица, – сказал он. – Прекрасная зулусская львица.

– Я чувствую биение твоего сердца, – прошептала она, – и мое сердце бьется точно ему в такт.

Утром Мозес отвез Викторию в больницу. Она стояла на ступеньках и не уходила в дом. Отъезжая, он видел ее в зеркале заднего обзора. Она еще стояла там, когда он свернул на дорогу и влился в поток транспорта, направляясь назад в Йоханнесбург, к пригородной ферме «Ривония».

Этим утром он одним из первых прибыл в «Холм Пака» на заседание, куда накануне его пригласил посыльный.

Маркус Арчер встретил Мозеса на веранде язвительной улыбкой.

– Говорят, мужчина ущербен, пока не женится. Только тогда он обретает цельность.

За длинным столом в кухне, которую использовали для заседаний совета, уже сидели двое. Оба белые.

Брэм Фишер был отпрыском влиятельной африкандерской семьи, его отец возглавлял суд Свободной Оранжевой республики. Этот специалист по законам, связанным с горным делом, и завсегдатай йоханнесбургских баров был вдобавок членом запрещенной коммунистической партии и Африканского национального конгресса и в последнее время его практика сводилась исключительно к защите обвиняемых по расовым законам, принятым с 1948 года. Хотя это был приятный, образованный человек, которого заботила судьба соотечественников всех рас, Мозес его опасался. Фишер глубоко верил в постепенную чудесную победу добра над злом и решительно противостоял созданию «Umkhonto we sizwe», военного крыла АНК. Его миротворческое влияние на остальных членов Конгресса ставило палки в колеса устремлениям Мозеса.