Свидетель с копытами - Далия Трускиновская Страница 64

Дорога Весселю давалась тяжко. Шаг, два, три – и постоять, ловя иллюзию того, что боль вроде утихает.

Время было почти вечернее, а простой люд ложится спать рано. По дороге не попалось ни пешего, ни конного, ни хоть телеги с кучером. Так что брел Вессель наугад, боясь лишь одного – снова споткнуться и упасть. Он понимал, что резкая боль помешает встать на ноги.

Наконец Бог сжалился над ним и послал ему навстречу карету. Это был почтенный дормез. Видать, целое семейство ехало в подмосковную или в гости к родне. Кнутом Весселю указали, в каком направлении двигаться.

Увидев дом на холме, Вессель охнул. Если идти с этой стороны, то, пожалуй, и вовсе не дойдешь, подъем в иных местах слишком крут для человека, которому каждое движение причиняет боль.

Он знал, как пробираться в сад, в знакомую беседку. И он побрел вокруг холма, он вышел к тому месту, и там его ждало разочарование: княгиня распорядилась убрать упавшее дерево, по которому можно было перейти через пруд к беседке. Да ежели бы и не приказала – ковыляющий Вессель первым делом свалился бы с дерева в пруд.

Он решил обойти пруд и найти какой-то иной способ попасть в сад. Пруд невелик, ограда в иных местах есть, а в иных рухнула. Пройдя через сад, он бы вышел к знакомому флигелю, прошел вдоль него, увидел или услышал каких-то людей, попросил бы о содействии…

Он не знал, что в усадьбе царил сплошной и бесконечный переполох – княгиня требовала найти пропавшую внучку, то кричала, то била нерадивых по щекам, досталось даже Агафье. Посланные во все стороны верховые возвращались с такими неутешительными вестями, что боялись показаться хозяйке на глаза.

Вессель брел в темноте, и вдруг сухая земля под его ногой поехала, он шлепнулся на зад заскользил и, свалившись на дно ямы, наконец заорал от нестерпимой боли.

Как раз перед тем, как пропала Лизанька, княгиня вызвала к себе старосту и дала ему нагоняй: сухие липы-то спилены, а высокие пни остались торчать, так чтоб немедленно пригнал парней с лопатами, заступами, топорами и веревками, не то будет худо, ей бессмысленный пень в должности старосты не надобен!

Поскольку злить княгиню было опасно, староста побожился, что в этот же самый день от пней останутся одни ямы. Слово он сдержал. А поскольку липы были старые, корни – толстые, парни, выворачивая пни, оставили на месте лип преогромные ямины. И такова была Божья воля, что в одну провалился Вессель.

Здоровый человек нашел бы в конце концов, за что уцепиться, чтобы вытащить себя из ямы. Но Вессель не мог поднять правую руку, да и левому плечу досталось – деревенские девки лупили, что было дури.

Он стал звать на помощь и по-русски, и по-немецки. Никто к нему не спешил.

Земля сыпалась со всех сторон, закрывала его ноги, и вдруг он понял – это могила.

Странно раскидывает карты судьба. До сей поры единственным самостоятельным поступком Весселя был разрыв с Амалией, которым он гордился: настоял на своем, не стал жить с калекой! После его судьбу решали другие люди, сперва Бутман, потом мнимый Эрлих, оказавшийся Бейером, а теперь вот – Амалия.

Когда он скакал рядом с Бейером, стрелявшим в тряпичную куклу, он ощущал себя сильным и смелым. И где сила, где смелость? Их, получается, и не было вовсе?

Человек слаб, особенно голодный человек со сломанными ребрами. Казалось бы, не такое уж горе – просидеть в яме до утра. Утром наверняка удастся позвать на помощь. Но Вессель вдруг понял, что жизнь кончена. Это было какое-то бредовое прозрение. Следовало молиться, как положено христианину, следовало просить Божьей милости, но вместо этого Вессель вдруг завыл. Он точно так же взвыл бы, если бы его стал грызть рассвирепевший медведь.

И это оказалось самым действенным средством. Отозвались лаем дворовые псы.

Не то чтобы Вессель боялся собак – тех дворовых шавок, которых держали на петербуржских окраинах, он опасался, но в меру. А княгиня для охраны усадьбы завела здоровенных волкодавов. Это были умные псы, с мордами – как у медведя. Сейчас, по случаю великой суеты, их не спускали с цепи, но Игнатьич, заведовавший приемом и отсылкой гонцов, забеспокоился – зря эти сторожа брехать не станут. И он велел выпустить в сад самого старшего, самого крупного, самого грозного – ему сама княгиня, впечатленная басовитым лаем, дала имя греческого божества северного ветра «Борей».