Сердце проклятого - Ян Валетов Страница 64

Тот же резкий профиль идумейца с нависающим на верхнюю губу носом, рубленные скулы, выпирающие надбровные дуги… Высокий лоб тетрарха пошел морщинами, рот брезгливо выгнулся. Любой, кто когда-либо видел Ирода Великого во гневе, наверное, ужаснулся бы сходству, но оно, проявившись, тут же пропало. В отличие от отца, Антипа умел превосходно владеть собой. Естественно, когда дело не касалось Иродиады…

— Брат мой… — проворковал тетрарх, и от этого грудного клекота даже у Каиафы по спине побежали мурашки, а старых книжников и вовсе перекорежило. — Возлюбленный брат мой, Иешуа… Что же ты не говоришь со мной? Неужто держишь на меня зло за Иоханнана по прозвищу га-Матбиль? Так верь мне, брат мой, я не мог поступить иначе!

Даже шипение змеи звучало бы более миролюбиво, чем голос Ирода Антипы в эти мгновения. Каиафа остался спокоен лицом, но внутри его все ликовало — одной фразой, безо всяких ухищрений и лжи, он добился от Антипы того, чего хотел: смертельного приговора для ложного машиаха. Одну вещь тетрарх любил чуть меньше Иродиады, но более всего остального на свете — свою власть — и горе тому, кто бы осмелился на нее посягнуть!

— Я должен был убить его дважды, — продолжал Ирод Антипа, продолжая двигаться вокруг арестованного по кругу, словно хищник, готовящий смертельную атаку на обездвиженную ужасом жертву. — За дурные слова о моей возлюбленной жене и за то, что он хотел поднять людей на бунт! А я убил его всего один раз, брат мой! Не мучая, быстро, палач умертвил его одним ударом меча… Совсем не так, как мне хотелось! Я так мечтал убить его медленно. Спустить кожу с его спины и бросить тело на муравейник, чтобы его сожрали изнутри… Или прибить живого к воротам Махерона и глядеть на него, пока боль и солнце будут терзать его часами! Или распять вниз головой, чтобы увидеть, как кровь и дерьмо льются из его поганого рта… Но я всего лишь приказал отсечь ему главу и преподнес ее в дар той, кого он оскорблял и бранил неустанно. Знаешь, брат, я бы простил ему призывы к бунту! Возможно, простил бы… Но простить два преступления сразу было выше моих сил… Неужели ты так и будешь молчать? Неужели ты не простишь меня, своего родственника?

Каиафа внимательно следил за лицом га-Ноцри. На щеках арестованного выступили красные пятна гнева, но он продолжал смотреть перед собой, не поворачивая головы в сторону тетрарха.

— Ничего, Иешуа, — Антипа улыбнулся одним ртом, глаза продолжали светиться ненавистью. — Время все лечит. Ты простишь меня. Обязательно простишь. Мне же рассказывали, что ты призывал простить врага своего, а если тебя ударят по щеке, то подставить другую щеку. Значит, мы обязательно помиримся, как и подобает братьям. Возлюбим друг друга…

Он внезапно шагнул к га-Ноцри, резко, будто бы прыгнул, и прижал пленника к своей широкой груди.

— Что же ты грязен, Иешуа? — спросил он, отстраняя га-Ноцри от себя. — Почему ты не в подобающих царю одеждах? Как ты терпишь такое обращение с собой? Эй! — неожиданно визгливо крикнул он, и тут же в зал вбежали слуги, караулившие за дверями. — Принесите царю иудейскому мой торжественный праздничный наряд!

Слуги бросились прочь, а тетрарх снова приблизил свое лицо к лицу пленника и произнес свистящим шепотом:

— Видишь, как я забочусь о тебе, брат! Никто не сможет сказать, что ты ушел из моего дома в рванине, не получив достойного облачения на Пейсах. Жаль, что нам так и не придется поговорить. Мне всегда было интересно узнать, действительно ли ты так наивен, как хочешь казаться. Или в твоих словах и действиях есть смысл, который мне не дано уловить? Как далеко простирается твоя вера в предназначение, брат мой? Как далеко ты зайдешь, чтобы доказать свою избранность? Ведь нигде не сказано, что машиаха нельзя убить! Готов ли ты, Иешуа, умереть в подтверждение своих слов? Ведь нет обратной дороги с креста даже для царя иудейского…

— Что скажешь, тетрарх? — спросил Каиафа и, несмотря на то, что он старался не показать чувств, голос первосвященника дрожал от торжества. — Виновен ли этот человек?

Антипа взглянул на него мертвыми глазами.

— Виновен ли мой брат? Да ты с ума сошел, первосвященник! Конечно же — нет! Он — Царь Иудейский! Он главенствует над всеми четверовластниками, он соберет страну под длань свою! В чем он провинился в Галилее? Разве только тем, что не пришел ко мне и не сказал, что он плоть от плоти и кровь от крови Давидовой… Не мне он соперник, Каиафа… Он — царь надо мной! Как я могу судить царя? Скажи Пилату — он соперник одному Цезарю! Пусть Цезарь Тиберий признает его или судит, если на то его воля! Только Рим решит судьбу Царя Иудеи, а не братья его!

Улыбка сошла с лица первосвященника. Тетрарх продолжал игру, начатую прокуратором, давал волю своей неприязни к семье Ханнана, ко всем жрецам Храма, ко всему саддукейскому сословию. Он играл с Иешуа, как кот играет с пойманной мышью, не забывая бить когтистой лапой и самого Каиафу! Да будь он проклят!

Первосвященник снова натянул на лицо улыбку, хоть далось это ему нелегко.

— Передам прокуратору слово в слово, тетрарх. Я думаю, он будет рад вашему единомыслию.

Слуги внесли одежду — великолепную белую мантию с окантовкой, настоящую царскую одежду, и расшитый цветной ниткой широкий кушак.

— Оденьте его! — приказал Антипа тоном, не терпящим возражений.

Во дворце хорошо знали, как опасен тетрарх в таком настроении, и указание выполнили незамедлительно. Когда слуги сорвали с арестованного разорванный и грязный после ночной возни кетонет, книжники, ворча недовольно, отвернулись.

В этот момент оба — и Ирод Антипа, и Каиафа, смотрели на унижение га-Ноцри с одинаково довольным выражением лица. Иешуа не сопротивлялся, давая слугам делать дело, и вскоре уже стоял перед тетрархом в новом облачении.

— А тебе идет, — сообщил Антипа, оглядывая свою жертву с головы до ног. — Жаль, нет свободного венца, но ничего… У Пилата тебе что-нибудь придумают! Все-таки — царь… По всему видно, по гордости, по осанке! Не бродяга без роду и племени, не дешевый проповедник — кумир рыбаков, крестьян и прочего отребья… Властитель из рода Давидова! Дай обниму тебя еще раз!

Он снова прижал Иешуа к груди.

— Если останешься жив, брат мой, и тебя занесет в Тивериаду — обязательно навести меня! Не представляешь, как я буду рад! И Иродиада! И дочь ее, Саломея, тоже! Девочка бесподобно танцует, я попрошу ее сплясать для тебя! Уверен, она не откажет! Ну…

Он посмотрел в застывшее лицо га-Ноцри.

— Тебе пора! Каиафа, ты проводишь моего брата к прокуратору? Я бы и сам пошел с ним, но у меня так много неотложных дел в предпраздничный день!

— Благодарю тебя, тетрарх, — сказал Каиафа с нарочитой вежливостью. — Мы проводим его к Пилату. Пусть Господь примет твою пасхальную жертву и будет к тебе благосклонен!

— И тебе хорошего праздника, Каиафа! Передай уважаемому Ханнану мой привет и пожелания здоровья и долгих лет жизни! Особенно долгих лет жизни!

Левиты повели облаченного в царские одежды пленника к выходу, за ними двинулись книжники и последним — Каиафа, с примерзшей к губам гримасой, изображавшей улыбку.