Грань - Михаил Щукин Страница 64

– А чего это мы и не пригубили? – вспомнил вдруг Бородулин и потянулся к бутылке, но Степан сразу отказался, и тот согласно закивал: – Правильно, правильно, добра от зелья не жди, а при такой должности только дай послабление – и не заметишь, как затянет. Да, Степан Васильевич, должность тебе дали, конечно, не сахарную, и я вот подумал, что без помощников никак не обойтись. Я тебе помогу. Я в Малинной всех знаю, всю подноготную у каждого; я, Степан Васильевич, про каждого тебе расскажу: кто куда поехал и кто где рыбачит – мне все известно. А ты уж, при случае, меня не забывай. Другой раз люди у меня из города приезжают на природу, ну, сетешку бросят, подумаешь, грех… Мы хорошо с тобой жить будем, по-соседски…

Степан молча взял со стола нераспочатую бутылку, осторожно опустил ее Бородулину в карман и молча отворил двери. Он боялся открыть рот и произнести хотя бы одно слово. Бородулин его понял, покивал с сожалением и спокойно поднялся со стула.

– Зря, Степан Васильевич, зря. Власть-то – она нынче есть в руках, а завтра ее может не быть. Ладно, до свиданья, извиняйте за беспокойство.

Лицо у Бородулина не дрогнуло, было по-хозяйски уверенным, как и полчаса назад, когда он сюда пришел. Но через это внешнее спокойствие невидимо просачивалась такая злоба и ненависть, что Степан, плотно закрыв за гостем дверь, понял – врага он себе нажил знатного.

Мысли, мысли… Ползут, не прерываясь, одна за другой под ровный, натужный гул спаренных «вихрей». Треугольником разбегаются от лодки волны с мутно-белесыми гребнями. Быстро приближается затопленная забока, сначала сплошной стеной, потом дробится, становится видна каждым деревом, кустиком и даже веткой с едва проклюнувшимися, клейкими еще и пахучими листиками. Степан сбросил газ и направил лодку вниз по течению, сплывая к старице. В устье Степан заглушил мотор и дальше двинулся на веслах, стараясь держать поближе к деревьям, чтобы из-за веток было не так заметно лодку. Впереди замаячила черемуховая тычка со свежим, расплющенным и разлохмаченным зарубом, видно, обухом топора заколачивали, основательно. Боком подвел лодку, бросил весла, ухватился за скользкую, холодную тычку, потянул на себя. Туго, но подалась. Из воды показалась сеть. В крупных ячеях бились широкие, как лопаты, лещи, беззвучно разевали толстые белые губы. Значит, сеть оставили недавно и вернутся не раньше, чем часа через два. Дождаться бы, скараулить, да времени нет. Степан выпутал лещей, бросил мокрую сеть в нос лодки, поплыл дальше. Метров через тридцать снова наткнулся на черемуховую тычку. Еще одна сеть. К концу старицы их лежало в лодке уже около десятка.

Завел мотор, развернул «казанку» и поплыл к Глубокой протоке, которая была ниже по течению. По протоке проходила пограничная линия, и за ней начинался участок уже другого рыбнадзора, Василия Головина, того самого, с кем Степан поделил реку в районе. Виделся он с Василием раза два, всегда мельком и толком разобраться, что он за мужик, не мог.

В устье Глубокой на якоре стоял рыбнадзоровский катер – вот, значит, и еще одна встреча. По правилам Степану тоже положен был катер и моторист, но пообещали только в будущем году, не раньше, и поэтому приходилось пока довольствоваться «казанкой». Да и вообще рыбнадзоровская служба у Степана с самого начала пошла не по правилам, наперекосяк. Пообещали и то, и это, и пято, и десято, но обещания еще где-то ехали, а работать надо было уже сегодня, сейчас. И он работал. По инструкции одному на реке появляться было нельзя, и задерживать браконьеров в одиночку тоже нельзя, и даже протокол составлять нельзя, но куда денешься, если у тебя всего одна лодка, а рейды каждый день проводить не будешь. Да и беда получилась с этими рейдами: парни из милиции, например, делили отобранные сети и рыбу между собой, в порядке вещей считалось. И поэтому Степан пластался по реке в одиночку, дожидаясь, когда ему пригонят катер, когда будут у него моторист и капитан. Вот тогда уж он развернется.

Лодка вниз по течению шла ходко, и скоро он уже разглядел на палубе катера самого Головина и с ним еще милиционера из райотдела. Невысокий, плотный и крепкий, как корешок, Головин имел странную привычку – много и охотно говорил, но никогда не смотрел в глаза тому, с кем разговаривал. Его же глаза ускальзывали, и перехватить их взгляд не было возможности.

– Ого! – перегибаясь через борт, громко загорланил Головин – он всегда горланил, словно находился среди глухих. – Да ты, Берестов, хорошо куренков пощипал, вон сколько перьев наторкал. Ударник! Цепляй свою лайбу, забирайся сюда, поговорим, покурим. Давай, давай, по-соседски.

Рука у Головина твердая, как деревяшка, и сила в ней угадывалась немалая, да и от всей плотной, тяжелой фигуры тоже сквозило этой силой, и было лишь одно непонятно – почему у такого сильного человека бегают глаза. Головин по-дружески ухватил гостя за плечо и потащил в кубрик, где было прохладно и сумрачно. Степан, войдя туда после яркого дневного света, не сразу заметил людей. А когда пригляделся – едва рот не разинул от удивления – на узкой, крашеной лавке, сложив на острых коленках маленькие ручки, сидел Ленечка, вздрагивал седеньким хохолком и приветливо улыбался, готовый оказать любую услугу. Напротив, привалившись спиной к дощатой переборке, расположился моложавый мужчина в новенькой зеленой штормовке, в золоченых очках и тоже дружелюбно улыбающийся навстречу, на лбу у него были крупные залысины и взбитый, как у Ленечки, хохолок, только темный, еще нигде не пробитый сединой. «Сын, наверное…» – успел подумать Степан, цепляясь взглядом за маленький столик, плотно заставленный бутылками и закусками. Посредине столика красовалось глубокое эмалированное блюдо, доверху набитое икрой.

– Да ты не спотыкайся, давай к шалашу, праздник седни! – горланил Головин, подталкивая его в спину. – Гости у меня, из Москвы гости. Знакомьтесь вот.

– Господи! Ну что вы говорите, зачем знакомым людям знакомиться, когда у них есть общие воспоминания! – Ленечка встрепенулся, тряхнул хохолком, как молодой петушок на насесте, и соскочил с узкой скамейки. – Что вы думаете! Мы с товарищем Берестовым прорывались недавно и совместно мимо хамской бабы. Жуткая, между прочим, баба, из натурального крестьянского назьма, как говорят в Сибири. А что же вы стоите, Степан Васильевич, присаживайтесь, хоть небогато, но от души. А это сын мой, гость дорогой, из Москвы приехал, чистым воздухом хочет дохнуть. Кстати, вот с ним вы познакомьтесь.

Мужчина поднялся и протянул узкую, слабую ладонь с тонкими пальцами.

– Леонид. Леонид Леонидович.

В отличие от отца он был не так говорлив, лишь приветливо улыбался, но взгляд сквозь стекла золоченых очков был внимательным и холодным.

Степан присел за столик, еще раз оглядел богатое угощение, вспомнил, что с утра ничего не ел, и в то же время судорожно передернулся, понимая, что ни кусочка со столика не возьмет – нормальная, свежая еда казалась противной даже на вид.

– Да вы не стесняйтесь, колбаски вот, московская, – мягко предложил, не переставая улыбаться, Леонид Леонидович и подвинул поближе тарелку. – Попробуйте, здесь края голодные, такого не увидишь.

– Да, это точно, не увидишь… – протянул Степан, вспоминая Серегин скандал в магазине. Ему хотелось подняться, выматериться и уйти, но он заставлял себя сидеть, пытаясь до донышка уяснить – почему такие разные люди, как Головин, Ленечка с сыном и еще милиционер, оставшийся на палубе, оказались вместе. Для дела, для работы? Так катер стоит на якоре. Для выгоды Головина? Так какая ему выгода от Ленечки? Бесплатно постричься? Непонятно было.