Филипп Август - Эрнест Дюплесси Страница 63

– Далеко от Парижа до Рима! Многие государи протягивали руку, чтобы поразить эту страшную власть, но все безуспешно. Мне не надо вам напоминать про императора Фридриха, побежденного несмотря на упорную борьбу, ни…

– На Филиппа Французского? Кажется, Герен, вы это хотели сказать? – перебил его король с улыбкой. – Но Филипп Французский еще не сказал своего последнего слова, и между днем его поражения до дня его смерти пройдет, может быть, много еще дней, и как знать, какими событиями они будут наполнены. Правда, я потерпел поражение, но по собственной своей вине. Ярость и гнев отуманили мне голову, и я делал ошибку за ошибкой. Теперь не то: я спокоен, а Иннокентий опьянен злобой, вот я и выслеживаю его промахи. В этой борьбе я могу потерять корону, славу и даже жизнь. Но хоть бы и так, но и тогда буду благодарить Бога, если мне придется умереть, отомстив за себя. Но утро проходит, а у меня еще много забот. Сегодня вечером, Герен, я еще приму вас, если желаете.

Герен молча поклонился и ушел из кабинета. В сильном волнении король долго еще ходил, прежде чем успокоился. Мало-помалу политика и жажда мести уступили более приятным ощущениям. Он думал об Агнессе, которая безраздельно жила в его сердце, и вдруг вспомнил, что Жан д’Арвиль, ее духовник, просил у него аудиенции и ожидает в приемной. Тогда он кликнул пажа и приказал впустить настоятеля каноников.

Разлука с женой по требованию папы только разожгла любовь короля. Не имея возможности видеться с королевой, он с жадностью хватался за всякий случай слышать о ней. Кто был принят Агнессой или только видел ее, тот получал у короля благосклонный прием. Вот почему, не питая особого уважения к Жану д’Арвилю, он с порывистым радушием подошел к нему навстречу и, перебив приветствие достопочтенного отца, сказал с нетерпением:

– Здравствуйте! В последнее наше свидание вы начали было говорить о королеве при посторонних людях, которых я не посвящаю в свои семейные дела, и потому я не мог вас слушать. Сегодня же я готов. Не угодно ли вам будет отвечать на мои вопросы, и главное, – прибавил король, ненавидевший цветастые фразы и риторические обороты каноника. – И главное, не забывайте, что чем короче будут ответы ваши, тем лучше… Когда вы видели королеву?

– Пять дней тому назад, – отвечал каноник приторно сладким голосом. – И с радостью, соединенной с надеждою, я…

– Почтеннейший отец, мне время дорого; ограничьтесь ответами на мои вопросы… Как здоровье королевы?

– Не так хорошо, как я того желал бы, государь, по крайней мере, судя по наружности. Она очень бледна и, как мне показалось, очень слаба. Однако королева заверяла меня, что здорова, и действительно…

– Согласилась ли она устроить какое-нибудь развлечение? – прервал его король. – Хотя бы погулять иногда поблизости от замка?

– Она слишком много гуляет, государь; по крайней мере, мне так кажется, потому что целые дни она проводит в самых уединенных частях леса, всегда одна и…

– Одна! – воскликнул Филипп.

– Точно так, государь, в совершенном одиночестве, – подтвердил каноник, не лишившись надежды получить когда-нибудь епископское достоинство и потому считавший за благо подтверждать это видимо неприятное известие. – Королева строго запретила своим дамам беспокоить ее во время прогулок, потому что всякое общество для нее неприятно. Это печальное расположение духа сильно тревожит меня, и я говорил о том с доктором Ригором, государь! Он разделяет мои опасения и полагает, что тоска может мало-помалу подкопаться под здоровье королевы и что пребывание на некоторое время в ее родной семье, в более теплом климате, было бы для нее не только полезно, но и необходимо.

Филипп слушал его, не отрывая глаз от его лица, стараясь прочитать в нем чувства, внушавшие такие слова. Но Жан д’Арвиль говорил с опущенными глазами и невозмутимой физиономией.

– Хорошо, вы можете уходить, – отвечал Филипп сухо, не распространяясь в словах.

Потом, подумав, что предубеждение часто бывает несправедливо и что, во всяком случае, лучше не оскорблять человека, который им же самим был вызван на откровенность, король добавил немного ласковее:

– Благодарю вас, достопочтенный отец. Продолжайте с таким же усердием исполнять ваши обязанности при королеве, особенно же старайтесь поддерживать ее мужество, и благодарность короля не минует вас.

Жан д’Арвиль удалился, вполне довольный собой и королем, а Филипп Август, опять взволнованный, быстро ходил в своем кабинете.

– Она выходит одна! – твердил он. – Всегда одна! Я поклялся не прикасаться к ее губам, не входить в ее дом, не обменяться с нею словом до истечения шестимесячного срока; но я не давал обета не видеть ее. Я не в силах выносить долее эту неизвестность. Каноник не перестает мучить меня сомнениями, что силы ее оставляют, что она изнемогает. Нет ли у него какого тайного умысла? А что, если он правду говорит? Эй, Жильбер!

В ту же минуту у дверей явился паж.

– Войди сюда, Жильбер, – сказал Филипп дружелюбно, – ты дворянин и, следовательно, понимаешь, что паж, выдающий тайну своего рыцаря, навеки обесчещен. Не красней, дитя мое, тебя не в чем укорять. Напротив, я дам тебе доказательство моего доверия и заранее уверен, что ты вполне его оправдаешь. Я желаю, чтобы ты помог мне в таком деле, которое должно оставаться в тайне от всех. Поди в оружейную и там, у третьего окна слева, увидишь полное рыцарское вооружение. Возьми все и принеси сейчас ко мне.

Паж поспешно повиновался, и через несколько минут с помощью пажа король облачился в доспехи.

– Теперь мне нужна лошадь, но так как я желаю избежать любопытного внимания, то сходи за лошадью в Лувр. Вот тебе кольцо, которое устранит все преграды. При выходе не забудь предупредить часовых, чтобы ни под каким предлогом никто не смел бы тревожить меня, потому что я хочу быть один. Ступай, я буду ждать тебя у калитки, при входе на потайную лестницу.

Поспешно набросав несколько слов Герену и положив записку на видном месте, чтобы успокоить преданного министра в случае своего продолжительного отсутствия, король спустился по потаенной лестнице. Едва ступил он на последнюю ступеньку, как увидел уже своего усердного пажа, ведущего под уздцы оседланного коня.

Филипп поспешно вскочил на седло, надел на палец кольцо и махнул пажу, чтобы не забывал его приказаний.

– Смотри же, ни слова! Головой отвечаешь! – заметил он сурово.

Никто не видел его. Без всякой помехи проехал он город и, выехав на Мантскую дорогу, пустил лошадь в галоп. Времени нельзя было терять, если он хотел вернуться до наступления ночи, потому что десять миль разделяли Париж от замка, где скрывалась Агнесса, а пробило уже восемь часов утра.

Притом король боялся запоздать к тому времени, когда она имела привычку одиноко гулять по лесу. Вскоре он выехал на безлюдную дорогу, которая почти по прямой линии пересекала дремучий лес, один из тех, что покрывали страну в те времена.

Было уже около одиннадцати часов, когда показались окрестности Росни. Дорога, по которой ехал король, уклонялась влево от города, проходила в нескольких сотнях шагов от часовни, воздвигнутой в честь Богоматери, и, приближаясь к самому центру Нормандии, вела прямо в замок, избранный Агнессой Меранской.