Дружина особого назначения. Книга 2. Западня для леших - Иван Алексеев Страница 63

Когда все расселись, царь махнул рукой, и пир начался. Потянулись из поварни вереницы слуг с кушаньями и напитками, грянули заздравную песельники, сопровождаемые бубнами и дудками, завертелись перед гостями во внутреннем пространстве столов скоморохи. Михась сидел на своем месте, высоко подняв голову, по-прежнему глядя в пространство, и не прикасался к питью и яствам. В ответ на удивленные и настойчивые высказывания окружавших его опричников он твердо и спокойно отвечал, что в самый сегодняшний вечер приболел животом, посему есть и пить не может. Всяческие дальнейшие уговоры и угрозы леший попросту игнорировал. Вскоре он увидел, как Басманов-младший встал со своего места за столом, расположенного почти впритык к царскому помосту, и, подойдя к одному из бояр, что-то сказал ему на ухо. Тот обреченно поднялся, приблизился к царю, упал в ноги. Из-за шума и расстояния Михась не слышал, что говорил царь и отвечал боярин. Очевидно, разговор предназначался лишь для ушей узкого круга наиболее доверенных опричников, восседавших на ближнем к царю конце стола. Внезапно Иван Васильевич одной рукой схватил боярина за седую бороду, приподнял, и другой рукой принялся с остервенением хлестать по лицу. Затем оттолкнул его от себя, пнул ногой в голову. Несколько опричников набросились на старика, оттащили к краю помоста, перегнули через ступень лицом вниз. Охлобыстя с молодецким выкриком взмахнул тяжелым топором, который он достал из-под лавки, занимаемой им за пиршественным столом, и голова боярина скатилась на пол со стуком, который был явственно слышен сквозь сбившийся на миг хор песенников и визг скоморохов, также поперхнувшихся на полуслове. Тут же привели собак, которые принялись слизывать огромную лужу крови с дорогих ковров. Охлобыстя с поклоном поднес голову царю, сложил к его ногам. Иван Васильевич яростно пнул ее красным сафьяновым сапожком, и голова вновь со стуком покатилась по ступенькам. По знаку Басманова-младшего песельники грянули развеселую плясовую. С десяток опричников пустились вприсядку по кругу во внутреннем пространстве столов перед царевыми очами. Вскоре к ним присоединились несколько их дружков, которые скинули верхние кафтаны и ловко натянули женские сарафаны, подвязали платочки. Они выступали плавным шагом, изгибаясь всем станом под поощрительные крики присутствующих.

После этого омерзительного танца возле свежего трупа наступила некоторая тишина. Бубны затихли, песельники замолчали в своем углу. Разогнанных опричниками скоморохов также не было видно. Раздавались лишь звон серебряной и золотой посуды да веселые хмельные возгласы пирующих. Отдышавшийся Басманов-младший, снявший с себя платок и сарафан и оставшийся в одной полотняной рубахе, поднялся на одну-две ступеньки царского помоста и оттуда сделал требовательный призывный жест рукой по направлению к тому концу стола, на котором сидел Михась. Окружавшие лешего опричники враз затихли, а сидевший с ними Коробей насмешливо произнес:

– Ну что, дружинник, животом внезапно приболевший, дождался и ты великой чести! Ступай: царь зовет. Да смотри, не наделай в штаны по дороге!

Михась не спеша поднялся, короткими незаметными движениями размяв плечевой пояс и спину, и пружинистым шагом направился к помосту с царским креслом. Следуя жесту Басманова, он вошел во внутреннее пространство стола, встал напротив царя, привычно вытянулся, приложил ладонь к берету и отчетливым, полным достоинства голосом, перекрывающим пиршественный шум, отрапортовал:

– Головной первого десятка первой сотни поморской дружины прибыл по государеву приказу.

Он опустил руку и прямо взглянул в лицо Ивану Васильевичу. Хорошо, что тот находился на значительном расстоянии и не мог видеть выражения глаз лешего. Царь оперся о подлокотники, медленно подался вперед, наклонившись всем корпусом, словно нависая над находящимися у его ног людишками. Все затихли. В пиршественной палате наступила зловещая тишина.

Оставив тело брата на руках у дружинников, Трофим, не разбирая дороги, ринулся в Кривой кабак. Он жаждал встретиться с Хлопуней, прямо спросить его: кто навел опричников на слободку, и потребовать помощи в отмщении злодеям. Не встретив на пути никаких препятствий, Трофим широко распахнул дверь, стремительно пересек общее помещение, заполненное многочисленными посетителями, подошел к прилавку и отрывисто приказал почтительно склонившемуся перед ним целовальнику:

– Мне нужно встретиться с хозяином, срочно!

Целовальник понимающе кивнул, пригласил атамана подождать в одной из задних кладовых кабака, довольно ярко освещенной несколькими лампадками, где перед ним поставили ковш с медовухой и блюдо с закуской. Трофим, не прикасаясь к еде и питью, сидел, глядя в пространство перед собой, ощущая в груди звенящую отчаянную пустоту. Он перестал чувствовать время и не мог бы точно определить, сколько просидел на лавке перед столом, покрытым белоснежной скатертью, наступил ли уже следующий день, или еще продолжается нынешний. Наконец дверь скрипнула, в нее заглянул уже знакомый белобрысый отрок и вполголоса поведал атаману, что никуда идти не надобно, а хозяин вскорости сам пожалует в кабак по своим делам и заодно примет Топорка для беседы.

Вскоре Трофима пригласили в палату для гостей, в которой он утром встречался с Хлопуней. Грозный предводитель всех московских разбойников сидел там один и о чем-то сосредоточенно размышлял, нервно барабаня пальцами по столу. По-видимому, он обдумывал только что состоявшийся разговор с неизвестным гостем, незаметно появившимся и бесследно исчезнувшим в лабиринте бревенчатых стен и подземных ходов.

Увидев Хлопуню, на которого он возлагал все надежды, Трофим хотел было броситься к нему и рассказать о случившейся беде, но в глубине его души внезапно прозвучал голос покойного брата, остерегавшего его в сегодняшней ночной беседе, которая уже казалась нереальной, произошедшей много лет тому назад: «Не верь ты упырю этому, Трофимушко!» Услышав этот голос, он сдержался, лишь низко поклонился атаману и после ответного кивка, означавшего одновременно приглашение садиться, опустился на лавку напротив. Хлопуня, продолжая раздумывать о чем-то своем, молча ждал, что скажет искавший с ним встречи подчиненный.

– Хочу спасибо сказать тебе, атаман, за предупреждение своевременное о том, что сегодня моим людям в слободку плотницкую соваться не следовало, – спокойно начал Трофим, сам удивившийся этой невесть откуда возникшей в нем холодной расчетливой хитрости. – Однако ж поведать тебе должон, что порядок разумный, тобой на Москве и в пригородках учрежденный, сегодня порушен был внаглую.

Хлопуня отвлекся наконец от своих размышлений, нахмурил брови и молвил сделавшему паузу Трофиму:

– Ну, продолжай, Топорок!

– По что ж это опричники в слободке, которую ты мне держать велел, людишек поубивали-пограбили да стражника, который над нами подлости не творил и посему вполне тебя устраивал, лютой смертью казнили? Я так понимаю, что влезли они в наш огород, взяли добычу нашу законную, за что их и наказать не мешало бы, чтоб впредь неповадно было!

Хлопуня, ожидавший чего угодно, только не этого, изумленно уставился на Трофима, не веря своим ушам.

– Ты хоть понимаешь, что говоришь, хлопчик, на кого замахиваешься?