Потерявшая сердце - Анатолий Ковалев Страница 62

Слуга дядюшки Родиона Михайловича, раздобревший, щекастый малый, похожий на веселого беззаботного хряка, не ведающего, что его зарежут к Рождеству, заглянул к гостям в полдень. Он застал Савельева спящим на полу перед образами, подкрался и повел носом-пятачком, надеясь учуять перегар. Однако ничем подозрительным не пахло. Тогда слуга, с трудом опустившись на корточки, осторожно потряс Дмитрия за плечо.

— Вставайте-с, — говорил он с одышкой, — Родион Михалыч срочно зовут-с вас к себе! По срочному делу-с…

— А! Что?! — вскрикнул Савельев. Не сообразив спросонья, где он находится, гусар хотел было заехать кулаком в незнакомое рыло. Так он всегда поступал со своими дворовыми людьми, если те нечаянно или нарочно отрывали его от сна. Однако могучий кулак бывшего гусара был вовремя перехвачен подоспевшим денщиком.

— Дядюшка вас срочно зовут к себе, — громко, чтобы хозяин окончательно проснулся, повторил Илларион. — Побегу, принесу умыться…

— Ступай! — протерев глаза, наконец вымолвил Савельев.

Дядюшкин слуга, шокированный грубыми манерами гостя, так и сидел на корточках, с выпученными глазами, напоминая теперь больше филина, нежели хряка.

— Дурной сон мне привиделся, братец, — сообщил Дмитрий, похлопав его по плечу. — Обознался… ты уж не серчай… — И, опершись на его круглую, как тыква, голову, поднялся с пола, попутно выспрашивая: — Что там приключилось у старика? Сердитый или нет?

— Никак нет-с, — пришел наконец в себя слуга, — они ждут к обеду важного гостя и хотят-с ему вас представить-с.

«Началось, — приуныл Савельев. — Теперь зажми нос, зажмурься, заткни уши и ну, сигай в болото! Сделают они из меня штафирку-чиновника!»

Гость Родиона Михайловича и в самом деле оказался важной персоной, известной всей стране. Сергей Кузьмич Вязьмитинов был не только градоначальником Санкт-Петербурга, не только министром полиции, сменившим на этом посту хитромудрого Балашова. Он еще являлся главой Комитета министров. По сути, он был вторым по значимости человеком в стране после Аракчеева. Но в отличие от графа Алексея Андреевича, семидесятилетний генерал, герой Аккермана и Вендор, любимый адъютант великого полководца, графа Петра Румянцева-Задунайского, не имел никакого влияния на государя. Он никогда не плел интриг и слыл человеком мягким, сердечным, даже сентиментальным, что с трудом соотносилось с занимаемыми им высокими постами.

Дядюшку Савельева связывала с Вязьмитиновым полувековая дружба и неизбывная любовь к их общему кумиру, ныне покойному генерал-фельдмаршалу Румянцеву. Они всегда заводили о нем речь, будь то тихий семейный обед или помпезный прием у какого-нибудь вельможи. Не стала исключением и сегодняшняя встреча двух давних друзей. Вооружившись носовыми платками, старики то и дело сморкались в них и утирали влажные глаза. Широкие седые брови Сергея Кузьмича сдвигались на переносице, как у трагического актера, желваки сжимались и разжимались, словно пружинки в часах, а в маленьких черных глазках светилась тоска по невозвратному прошлому. «Старики соскучились по настоящим победам, — думал, глядя на них, Дмитрий. — Со времен Аустерлица только и слышатся их стоны!»

— Ох, не дождался меня соколик наш Петр Александрович, — причитал председатель Комитета министров, — скончался в своем малоросском поместье в совершенном одиночестве, при мужиках да бабах, не имея перед собой ни одного достойного и преданного лица… Таковых были тысячи, мечтавших положить за фельдмаршала живот свой…

— Вас тогда, кажется, назначили генерал-губернатором Малороссии? — припомнил Родион Михайлович.

— Я летел в Полтаву на крыльях, — размахивая огромными ладонями, действительно похожими на крылья, сообщил Вязьмитинов. — Писал ему с дороги, что непременно буду у него в ближайшие дни. Однако письма мои не суждено уже было прочесть нашему достославному Ахиллу. Ужасная весть о его кончине застала меня, когда пути оставалось всего-то ничего…

Он не договорил, захлебнувшись рыданиями. Могучий кулак министра обрушился на скатерть, так что столовые приборы подпрыгнули и зазвенели, а тетушка, мирно дремавшая на другом конце стола, от неожиданности вскрикнула и едва не лишилась чувств. То обстоятельство, что Вязьмитинов зимой 1796 года немного не доехал до поместья графа Румянцева-Задунайского и не успел закрыть глаза своему кумиру и благодетелю, не давало ему покоя вот уже семнадцать лет.

— Матушка-императрица уж больно недолюбливала Петра Александровича, — покачал головой дядюшка Родион Михайлович.

— Великих героев цари предают забвению, — вздохнул Сергей Кузьмич, — а лизоблюдов, прихлебал возвышают и одаривают своим монаршим вниманием.

Этот монолог Вязьмитинов произносил с такой горечью, словно не был министром, возвышенным и обласканным императором Александром, как никто другой.

После ритуального вступления старики постепенно перешли и к другим темам. Савельев все время обеда сидел молча, ел мало. Наконец, когда заговорили о нынешней молодежи, дядюшка ловко направил беседу в нужное русло.

— Падают нравы, падают! Вот хотя бы взять моего дорогого племянничка, — указал он на Дмитрия. — Вернулся из армии калекой, а прокутил отцовскую усадьбу за год, как здоровый…

— Ну, такое-то и в наше время нередко бывало, — отмахнулся Сергей Кузьмич, даже не взглянув в сторону Савельева. — Подумаешь, усадьба! Эка невидаль! Иные молодцы за месяц спускали миллионные состояния, родовые имения с несколькими тысячами крестьян.

— А вы послушайте, что пишет об этом герое мой друг, костромской губернатор Николай Федорович Пасынков, — не унимался Родион Михайлович. Вытащив из кармана сюртука письмо, он принялся читать его вслух.

Дмитрий не ожидал от дядюшки такого подвоха и залился краской. Однако старый вояка и опытный чиновник знал, чем зацепить приятеля.

— «После оставления нашими войсками Москвы, — читал он, — костромские леса наполнились разного рода дезертирами и разбойниками, от которых не было никакого спасу. Грабили на дорогах, насиловали женщин, угоняли у крестьян скот… Племянник ваш, Дмитрий, сколотил из дворовых людей партизанский отряд, обучил людишек своих военному делу, одолжился у крестьян лошадьми. Сперва он очистил от бандитов близлежащие леса, никому не давая пощады, так что даже получил прозвище „хромой бес“. Потом, по моей просьбе, он направил свой отряд в более отдаленные места губернии и там тоже навел порядок лучше любого обер-полицмейстера или казачьего атамана…» — Дядюшка благоразумно читал не все письмо, а только выдержки, заранее отобранные. Особенно трогательно прозвучал конец: — «Жаль, что такой храбрый и одаренный военными талантами человек, как ваш племянник, гибнет в бесконечных кутежах и в беспробудном пьянстве…»

Во время чтения Сергей Кузьмич, кажется, впервые обратил внимание на Савельева. Тот сидел, низко опустив голову от смущения, но когда его сравнили с обер-полицмейстером, исподлобья взглянул на министра полиции, и взгляды их встретились. Маленькие добрые глазки Вязьмитинова улыбались, и Дмитрий тоже невольно улыбнулся.