Пират Ее Величества - Николай Курочкин-Креве Страница 61

Так вышло, что наутро он выбрался из индейской сетки, заменяющей симаррунам кровать, — «гамака», помог мистеру Фрэнсису собраться в дорогу, познакомился с Диего, проводил капитана на пару миль за ограду селения, вернулся и стал разыскивать Сабель. Через час нашел. Окруженная девчонками лет этак от пяти до пятнадцати, она пекла на угольях целую гору рыбин с приправами, половину из которых Федька видел впервые в жизни.

Увидав его, девушка уронила в костер очередную рыбину, вскочила, отбросила нож, просвистевший опасно близко у щеки одной из девчонок, сжала ладонями щеки, достала из огня рыбину, счастливо засмеялась и сказала хрипло:

— У этой ободрать пригорелое и отдать собакам. Можно в тесте запечь, если шкура повреждена. Ясно? Ну и ладно. Мария Росалия, ты остаешься за старшую. Доделай все, как положено. А мне сегодня некогда!

И потащила Федьку прочь от костра, к малой хижине, стоящей на отшибе. Там сидела у очага и грелась тощая голая негритянка лет, наверное, не менее ста. Когда она подняла лицо навстречу входящим, а вернее, вползающим, Федор увидел, что старушка слепая. Но она узнала Сабель, назвав ее сразу по имени, и двигалась в хижинке уверенно, как зрячая, даже — для такой древней бабки — проворно. Пахло в хижинке сеном. Оно и висело пучками и пучочками по стенам. Федор догадался, что это целебные травы. А вдоль стены в ряд стояли горшки, заткнутые тоже пучками травы. «Ага! — подумал он. — А это колдовские снадобья. Должно, гадость какая-либо. Навроде крысиного жира». Сабель пошепталась с бабушкой, после чего та набросила на голову кусок какой-то клеенки и заковыляла к выходу.

Сабель подвесила над дверью шкуру выдры хвостом-лопатой вниз так, чтобы хвост свисал до земли, перегораживая вход, и сказала:

— Ну, теперь мы сами себе хозяева. Ты ел что-нибудь? Чтобы быть хорошим любовником, надобно хорошо кушать. Сейчас я тебя буду кормить!

Сабель сбросила обе свои одежды к порогу, оставшись совершенно голенькой, быстро разожгла очаг и достала из угла сумку с припасами. Минута — и над огнем на железной шпажке заскворчал кусок ароматной козлятины. А рядом закачались два котелка — один с кипятком, а другой с соусом из кореньев, сала, лука, каких-то продолговатых темно-красных плодиков, даже на запах кисло-жгучих…

Потом он ел, а она подкладывала, смотрела, как он ест, била его по рукам, которые он то и дело к ней протягивал. Сама почти не ела: уверяла, что наелась с утра, сыта и доныне. И только потом сказала:

— А вот теперь — раздевайся и иди сюда! — и разлеглась на шкуре в средине хижинки. Федора уговаривать не надо было, он выпрыгнул из штанов, улегся рядом и они стали шутливо бороться, урча и перекатываясь друг через друга. Пока сцепились уж не шутя.

И каждый раз ему с нею было все лучше и лучше. Сабель относилась к любви так серьезно и просто, что отлетали, незначащими становясь, слова «стыдно», «не принято», «неловко» — и оставались двое молодых людей, старательно угадывающих и выполняющих потаенные желания второго…

Но вернулись посланные в город, принесли долгожданный план, вернее, картину на белой коре какого-то дерева вроде пальмы. Как бы с колокольни собора были нарисованы домики и помечены особыми значками. Федор сделал расшифровку, какой значок о чем говорит: этот — что в доме столько-то испанцев, а этот — что там еще столько-то негров, из них таких, на которых можно положиться, — столько-то. Другие значки говорили о том, есть ли в доме оружие, какое и сколько. Третьи значки выдавали понимающему человеку, где хозяин хранит свои драгоценности и деньги…

Неохотно Федор собирался в путь. Хоть за эти шесть дней он похудел (не помогала и сытная кормежка из рук влюбленной Сабель), но, если честно, ни разу не вспомнил ни о «Лебеде», ни о Дрейке, ни об испанцах. Сабель была здесь, постоянно готовая ответить ему, если он снова хочет… Пищу она откуда-то приносила, беспечно отмахиваясь от его устремлений принять участие в добывании еды: «Ну уж нет! Ты уедешь, мне будет без тебя тоскливо, вот и похожу на охоту в очередь и не в очередь, отдам долг. А пока ты здесь — люби меня и не думай о другом!»

Сабель проводила его и на границе симаррунских владений легла перед ним в последний раз. А потом разревелась…

— Ну, что ты плачешь? — досадливо и беспомощно сказал Федор. — Я же скоро вернусь.

— Разве это скоро? Я хочу, чтоб ты всегда был моим, всегда со мной…

Дальше они шли час по тропе, стараясь друг друга не коснутся. Потом Сабель сказала:

— Ты мой, пока ты здесь. А что, если я тебя не отпущу?

— Ну как же это? Вообще-то я не против, но мы же подведем товарищей, которые ждут план. И вообще…

— Вот именно. Ну ладно, не обращай внимания, Теодоро, это я так…

Как и во все дни их знакомства, Исабель несла маленький топорик, выкованный заодно с железной рукояткой. Она не рубила им ветви — для этого был «мачете», огромный тесак, который Федор сразу отобрал у девушки и пошел первый. Поперек тропы свисали петли какой-то лианы с граненым темно-зеленым стеблем и меленькими, как у брусники, листочками. Вот неделю назад их не было на тропе, честное слово!

Они шли по испанской территории, где опасность могла подстерегать за каждым поворотом. И Федор все чаще заботливо оборачивался, чтобы удостовериться, что спутница цела. Наконец, она дошагнула в два прыжка разделявшее их расстояние и снова приникла к нему, целуя его исступленно, до боли в губах. А в кратких промежутках между этими прощальными поцелуями торопливо проговаривала:

— И как я… Как же я теперь без тебя?… Всего неделю назад… Я тебя не знала… Жила спокойно… Без особой радости, правда… Но все было, что… Что нужно женщине для… Для жизни… Свалился ты, Теодоро… На мою бедную голову… Нет, это ж надо: русский… С ума сойти…

Пришли. В конце тропы в просвете мелькнула наизусть до последней заусеницы знакомая грот-мачта «Лебедя».

Федор даже забеспокоился: что ж, Дрейк и охранения не выставил? Или их всех уж захватили? Если охранение имеется, почему знать о себе не дают?

Тут Сабель сказала:

— Все, милый, дальше я не пойду. До, свиданья, милый. Я. Я… У меня язык не поворачивается это сказать. У нас, у симаррунов, такая жизнь, что эти слова говорят очень, очень редко. Потому что они обрекают того, кто их сказал… Но мне почему-то хочется тебе их сказать… Вот эти слова: я буду тебя ждать! Помни, что тебя ждет женщина. Это означает, что у меня не будет другого мужчины по крайней мере год. Я не требую с тебя такой же клятвы. Ты свободен. Нет-нет, молчи. А я потерплю… Ну, иди, не рви душу!

И едва Сабель торопливо ушла и исчезла за ближайшим изгибом тропы, из зарослей вынырнули позади Федора, по обеим сторонам тропы, два матроса.

— Уфф, слава Богу, закончили прощание. Я уж думал, никогда не дождусь. Главное, москиты, звери, кусаются — а ты и почесаться не моги! Ну, пошли, Тэд. Это вы по-испански чесали? Здорово! Как по-нашему. Я-то отдельные слова знаю: «женщина», «иди». А говорить толком не могу. А это что за кора?