Держатель Знака - Елена Чудинова Страница 60

— Вот как, Вы играете в шахматы?

— Я ненавижу шахматы, потому и взялся за них, чтобы как-то убить время до Вашего прихода. Только и думаю, что об этой истории… И знаете, Николай Владимирович, я кое-что вспомнил… Легенда о Брюсовом Племяннике связана как-то с Донским монастырем, не так ли? Я слышал ее в детстве, но вспомнить не могу… Уплывает.

— Вы любите Донской монастырь?

— О да! Еще бы… Невозможно быть москвитянином и не любить Донской… Красная корона… По сравнению с белокаменной резьбой Владимира Московский Кремль Фиораванти — это просто нечто большое и красное. Не более того. Жалкое порождение послетатарскои эпохи. А Донской с такого же типа киноварными зубьями стен, как ни странно, — нет. Он — гармоничен, он — вне времени. Хотел бы я сейчас пройти в черной густой могильной траве, между зарастающих мхом белых саркофагов, зловещих масонских крестов и плачущих ангелов, в порыве тоски обхвативших урны… И каждый камень — чудесная, какая-то очень московская легенда. Легенда о сыне Малюты, искупившем грехи отца… Легенда о российском Гамлете… А вот легенды о Брюсовом Племяннике я не помню.

— В таком случае разрешите мне напомнить ее Вам. Она имеет непосредственнейшее отношение к нашей с Вами истории, — Даль улыбнулся с добродушной усмешкой: — «Если в ночь на двадцать пятое декабря, когда перед светлым Рождеством напоследок тешатся вражьи силы, выйдешь ты к Северным воротам Донского монастыря, то запорошит тебе метель глаза, а как откроешь их, так и окажешься на незнакомой улице. Дома на ней деревянные, в ряд.

А посреди улицы стоит какой-то мужик и будто бы ищет что-то в высоком сугробе. А кроме того мужика вокруг — ни души.

Тулуп на мужике надет наизнанку, глаза черные — с искрой. Тут должен ты подойти к нему и спросить, что он в сугробе ищет и не нужна ли ему твоя помощь.

«Да вишь ты, добрый человек, — ответит мужик, — незадача какая! Кольцо у меня в сугроб упало, а слуг-то я на Ваганьково отдохнуть отпустил — легко ли мертвому человеку целый день кости ломать?»

Испугаешься ты да кинешься бежать — вмиг окажешься у Северных ворот, а улицы и мужика в тулупе наизнанку — как не бывало. И не случится больше с тобой в твоей жизни ничего необычного.

Если станешь ты искать в сугробе, то найдешь в нем золотое кольцо с рубином.

Утаишь кольцо, скажешь, будто не нашел, — и прикипит оно к пальцу и всю жизнь будет толкать тебя к худому.

Вернешь кольцо хозяину — сам он с приветными словами оденет его тебе на палец. И много чудес случится тогда с тобой в жизни.

А встретится на твоем пути хороший человек — заиграет, засмеется, ярче разгорится рубин на кольце.

Встретится плохой — потускнеет рубин тревожно.

Смерть твоя придет — почернеет рубин как уголь.

А мужик этот и есть — Проклятый Брюсов Племянник».

— А ведь я вспомнил, Николай Владимирович! Кажется, я слышал что-то такое в детстве… Очень давно.

— Я так и думал, что Вам доводилось слышать эту легенду. Мне, признаться, непонятно одно: называемый в народе «чернокнижником» приближенный Петра Яков Вилимович Брюс был, даже для своего времени, фигурой колоритнейшей. А главным представителем этого семейства в московской демонологии стал-таки не Яков Вилимович, а его племянник — граф Александр Романович, кстати сказать, крестник Меншикова…

— Само по себе «нечисто»…

— Ох и не жалуете Вы Петербурга, Сережинька. Но от последнего неграмотного крепостного мужика в лаптях до французского секретаря посольства — все действительно сходились в одном: с молодым графом Александром Романовичем — «нечисто»… Говорили и писали о том, что граф избегает зеркал, так как в них отражаются его двойные зрачки, о ногтях, более напоминающих когти (сам граф объяснял это уродство неудачным химическим опытом…), чего только не говорили! Кстати, в подмосковном его имении Глинках по сию пору можно услышать прелестные истории о том, как гостям прислуживали розы, превращенные графом в девушек, или как, чтобы сделать друзьям приятное, граф в июле заморозил пруд для катания на коньках… Но, впрочем, я, кажется, несколько отдалился от темы.

— Николай Владимирович, а этот, с позволения сказать, гениальный поэт происходит не от них?

— О нет… — Даль тонко улыбнулся. — Ему бы очень этого хотелось, но он не имеет с Брюсами ничего общего. Род Брюсов к XIX веку вообще прекратился в прямой линии, и сейчас от Брюсов идут только Альбрехты. Итак, о Каирской пелене. В двенадцатом году я жил в Дегтярном переулке в Москве, и с Владимиром Семеновичем Голенищевым, жившим в Санкт-Петербурге, мы, при всегдашней нашей взаимной симпатии, встречались не часто — я был занят своей обширной психиатрической практикой, а Владимир из двенадцати месяцев в году проводил обычно шесть в экспедициях.

И вот Однажды, помню, у меня был не приемный день — вторник [55], и я, сидя в кабинете, предавался одному из излюбленных своих занятий — систематизированию накопившихся клинических случаев, как вдруг распахнулась дверь, и ко мне влетел, буквально влетел Владимир. Я был немало изумлен его неожиданным появлением, но с первого же взгляда мне стало ясно, что с ним что-то случилось. Как сейчас вижу перед собой его, как обычно, сожженное египетским солнцем лицо.