Кодекс - Дуглас Престон Страница 60

Нога Филиппа все еще была воспалена, и он не мог идти самостоятельно. Дон Альфонсо на скорую руку сплел походный гамак — нечто вроде носилок с двумя шестами, которые можно класть на плечи. Времени на сборы ушло немного. Когда настал час отправляться, Том и Вернон подняли брата. И двинулись сквозь заросли гуськом. Сэлли впереди прорубала дорогу, а дон Альфонсо замыкал отряд.

— Простите, что стал для вас такой обузой, — проговорил Филипп и достал трубку.

— Еще какой обузой, — хмыкнул Вернон.

— Мучаюсь совестью и посыпаю голову пеплом.

Том слушал братьев — их обычный полушутливый-полусерьезный треп. Иногда они говорили дружески, иногда начинали цапаться. Том радовался, что Филипп настолько оправился, что оказался способен пикироваться с Верноном.

— Надеюсь, не поскользнусь и не свалюсь в яму с грязью, — ухмыльнулся тот.

Дон Альфонсо давал последние наставления:

— Идите как можно тише. Филипп, не кури. Иначе они учуют.

Филипп выругался и убрал трубку. Начал накрапывать дождь. Нести брата оказалось намного труднее, чем предполагал Том. Ноги разъезжались на скользкой тропе, а переправа через реки по осклизлым бревнам казалась смертельным номером. Дон Альфонсо постоянно был начеку, требовал строгого режима тишины, даже мачете пользоваться запрещал. Совершенно измотавшись, они остановились на отдых на единственной попавшейся ровной площадке, которая представляла собой одну сплошную лужу. Дождь превратился в ливень, и вода потоками текла сквозь крышу наспех сооруженного Верноном шалаша. Том и Сэлли отправились на охоту, два часа бродили по лесу, но так ничего и не увидели. Опасаясь, что дым их выдаст, дон Альфонсо не позволил разводить костер. И их ужин в тот вечер составил и напоминавшие по вкусу картон сырые корни и какие-то гнилые овощи, в которых копошились белые червячки.

Дождь продолжал лить, и реки превратились в бурные потоки. За десять часов неимоверных усилий они одолели всего три мили. Следующие дни были в точности похожи на первый. Охотиться было нельзя, а дон Альфонсо не мог ничего поймать в реке. Приходилось довольствоваться корешками, травами и гнилыми фруктами. За четыре дня они прошли меньше десяти миль. И без того исхудавший Филипп быстро слабел. Лицо снова неимоверно осунулось. Лишенный возможности курить, он целыми днями смотрел в зеленый полог леса и почти не отвечал, если с ним заговаривали. Братья, вынужденные нести больного, слабели, и отряд все чаще останавливался на привалы. Дон Альфонсо словно усох, у него страшно выпирали кости, кожа сморщилась и висела складками. А Том совершенно забыл, что значит чувствовать себя в сухой одежде.

На пятый день дон Альфонсо остановил отряд. Наклонился и что-то поднял с земли. Это оказалось перо с прикрепленным к нему маленьким кусочком плетеного шнурка.

— Горные индейцы, — прошептал он дрожащим шепотом. — След совсем свежий.

Никто не ответил.

— Надо убираться с тропы.

Идти по тропе было отнюдь не легко, но теперь продвижение стало почти невозможным. Путники продирались сквозь такую плотную стену папоротников и лиан, что она, казалось, отталкивала их назад. Ныряли под поваленные деревья, перелезали через скользкие стволы, шлепали по топким лужам и, случалось, вязли до пояса. В ветвях жило огромное количество насекомых. Растревоженные, они падали на головы, ползали в волосах, забирались за ворот, жалили и кусали. Больше всех страдал Филипп на носилках, которые приходилось тащить сквозь густой подлесок. Но дон Альфонсо запрещал выходить на тропу.

Это было сущим адом. Дождь не давал передышки. Путники по очереди прорубали дорогу на несколько сотен ярдов вперед, затем поднимали и несли Филиппа. Снова останавливались и расчищали путь. Так продолжалось два дня. Они шли со скоростью двести ярдов в час. Ливень не прекращался ни на минуту, ноги по колени утопали в грязи и постоянно скользили. Иногда, чтобы забраться на склон, приходилось вставать на четвереньки. Они падали, съезжали вниз и начинали карабкаться снова. У Тома на рубашке оторвались все пуговицы, а кроссовки настолько разъехались, что он несколько раз поранил ступни об острые сучья. Остальные оборвались не меньше. Дни слились в одно нескончаемое усилие, и они с неимоверным трудом продвигались сквозь полумрак чащи по заболоченной от дождя земле, настолько покусанные, что их кожа сделалась грубее мешковины. Теперь они поднимали Филиппа вчетвером и иногда отдыхали больше часа, чтобы перетащить на дюжину ярдов.

Том начал терять ощущение времени. Он понимал, что конец близок — тот момент, когда они не смогут идти дальше. Возникло странное чувство, какая-то легкость в голове. Дни и ночи слились в одну череду. Он упал в грязь и лежал до тех пор, пока его не подняла Сэлли. А через полчаса оказал такую же услугу ей.

Путники вышли на открытое пространство. В этом месте свалилось огромное дерево, и в сплошном покрове ветвей образовалась дыра. Здесь земля была почти ровной. Дерево упало таким образом, что под его гигантским стволом можно было укрыться.

Том едва держался на ногах. Все молчаливо согласились остановиться на привал. Том настолько ослабел, что сомневался, удастся ли ему подняться, если он ляжет. Последние силы ушли на то, чтобы вырезать колья, приспособить к стволу и покрыть листьями папоротника. Около полудня путники забрались под навес и, устроившись на грязной голой земле, прижались друг к другу. Позже Сэлли и Том совершили новую попытку поохотиться, но до темноты вернулись с пустыми руками. И скрючились под деревом, чтобы переждать долгую ночь.

В свете угасающего дня Том посмотрел на Филиппа. Брат был в отчаянном положении. У него поднялась температура и начался бред. На месте щек образовались глубокие впадины, под глазами висели тяжелые мешки, руки стали похожи на палки, а локти, наоборот, распухли. Воспаленные раны, которые они так усердно лечили, снова загноились, и в них опять завелись личинки. У Тома разрывалось сердце. Он видел, что брат умирает, и чувствовал, что ни одному из них не суждено выбраться живым из этого места.

Всех сковала немилосердная голодная апатия. Том, не в силах заснуть, всю ночь пролежал с открытыми глазами. К утру дождь перестал, и над верхушками деревьев засияло солнце. Впервые за много недель путники увидели над головами голубое небо без единого облачка. Сквозь просвет в листве струились потоки света, и в ярких столпах кружили вихри сверкающих насекомых. От гигантского ствола поднимался пар.

По иронии судьбы сквозь брешь в деревьях открывался превосходный вид на Серро-Асуль. Целую неделю они из последних сил двигались в противоположном направлении, а гора стала будто еще ближе: голубые, как граненые сапфиры, пики пронзали в вьгчине обрывки облаков. Том больше не испытывал желания есть. «Вот что делает с человеком голод», — подумал он.

Он почувствовал ладонь на своем плече. Это была Сэлли.

— Иди сюда, — мрачно проговорила она. Том испугался.

— Филипп?

— Нет, дон Альфонсо.

Том поднялся и поплелся за Сэлли вдоль ствола туда, где в гамаке, прямо на сырой земле, лежал индеец. Он свернулся на боку и смотрел на Серро-Асуль. Том опустился на колени и взял его за руку. У дона Альфонсо был жар.