Пепел и снег - Сергей Зайцев Страница 6

Елизавета Алексеевна оказалась права. Когда перед Александром Модестовичем стал вопрос — куда идти, он ни минуты не колебался в выборе. Получить университетское медицинское образование — вот о чём были все его помышления в течение последних трёх-четырёх лет. А так как Полоцкая губерния в известное время вошла в состав Витебской губернии, а та в свою очередь относилась к Виленскому учебному округу, то и университет себе Александр Модестович избрал Виленский.

Во всей Российской империи в начале XIX века были три университета: Московский, Виленский и Дерптский.

Alma mater Vilnensis — Виленский университет (думается, мы просто обязаны сказать о нём несколько слов) — начинался с Виленской академии, готовившей священников для Великого княжества Литовского и Польши и руководимой иезуитами. После первого раздела Речи Посполитой иезуитский орден был упразднён, академия перешла в ведение Эдукационной комиссии, учреждённой сеймом, и в течение нескольких лет реформирована. Академия получила и новое название: Schola Princeps Magni Ducatus Lithuaniae — она стала Главной школой Великого княжества Литовского. После третьего раздела Речи Посполитой и присоединения Литвы к Российской империи реформы в Главной школе продолжились: менялось название, менялся Устав, а в апреле 1803 года вышел царский указ о реорганизации Виленской Главной школы в императорский университет. Одним из четырёх открытых в университете отделений было медицинское.

Учились в Виленском университете в основном дети горожан, средней и мелкой шляхты, редко — дети крестьян. Приезжали студенты большей частью из Литвы и Белоруссии, также — из украинских земель и Польши, поэтому состав учащихся складывался весьма разноликий и разноязыкий, неоднородный по вероисповеданию; жемайтийцы, белорусы, поляки, татары, украинцы; католики, православные, мусульмане; редко, правда, но случались студенты и из протестантов — немцы, латыши. Зато среди профессоров было немало выходцев из Западной Европы: И.-А. Лобенвейн, Л.-Г. Боянус, И.-П. Франк, И. Франк, И.-Г. Абихт, француз Я. Бриоте, итальянец Таренги и другие. В университет могли быть приняты окончившие гимназию или подготовившие её курс частным образом. Большинство студентов училось за свой счёт, они именовались «своекоштными», но были и неимущие «казённокоштные» студенты, которым назначалось содержание от университета, — после окончания учёбы они обязывались отдать несколько лет государственной службе, а студенты-медики, отучившиеся за казённый кошт, отправлялись на военную службу...

Александр Модестович учился с удовольствием и прилежанием. С каждым днём, с каждым новым знанием, которое он получал, Александр Модестович чувствовал, что в голове у него, где прежде царил хаос, как у многих самоучек, теперь прояснялось, — багаж его раскрыли и занялись наведением порядка в содержимом. Когда каждое знание заняло своё место, обнаружилось, что знаний в багаже Александра Модестовича не так уж и много. Но и этого оказалось достаточно для того, чтобы возле своих однокашников выглядеть докой. Познания его быстро заметили и студенты, и профессора. Заметили и отметили: студенты — сначала неприязнью, но после, когда увидели, что Александр Модестович щедр и бескорыстен и готов с любым поделиться знанием, — сердечностью и дружбой; профессора — вначале удивлением, а позже, прощупав его «багаж», — и уважением. Александр Модестович был открыт для всех, ни перед кем не заносился. Даже с неимущими «казённокоштными», которых многие чурались, держал себя как с равными; им, кстати, приходилось труднее других, и работали они больше, а Александр Модестович всегда был скор на сочувствие и помощь. Разумный человек, знающий, трудолюбивый и доброжелательный, — для всех он был свой, ибо каждый находил приятность и пользу в общении с ним и каждый знал, что может на него положиться. Для студентов-белорусов Александр Модестович был свой ещё и потому, что происходил из Белоруссии и предки его были белорусы. Жемайтийцы также считали его своим и произносили его литовское имя, говорили, что всякому мальчишке из Виленской или Гродненской губернии известно значение слова mantus. И гордились Александром Модестовичем, поскольку он соответствовал своему имени. Поляки, державшиеся особнячком и называвшие жемайтийцев и белорусов «вилланами деревенщиной» и «хлопами», в свою очередь, принимали Александра Модестовича за поляка, но только обелорусившегося, говорили с уверенностью, что его прямой предок — Пётр Мантуе — довольно известный польский композитор середины прошлого века, и что некоторые произведения Мантуса до сих пор живут в сердце каждого, понимающего толк в музыке, поляка.

Учиться в недавно основанном университете было не просто. По многим дисциплинам ещё не имелось отечественных учебников. Часть предметов преподавалась на латинском языке, а иные — на немецком, на французском, итальянском. Некоторые профессора-иностранцы совсем не владели местными языками — литовским, белорусским, польским, либо владели ими очень слабо и потому предпочитали латынь или свой язык. Но нет худа без добра: учащиеся, чтобы усваивать материал, изучали ещё и языки... Лекции читались медленно, чтобы студенты успели всё записать дословно. По этим записям и по тому, что показывалось на практикумах, они и учились; ещё, как в старину, устраивались диспуты. На медицинском отделении изучались: анатомия, патология, хирургия, клиническая терапия, врачебное веществословие, повивальное искусство, скотное лечение и прочее.

Александр Модестович на диспутах не отсиживался и в анатомикуме за чужие спины не прятался, не боялся запустить руки в кадавер, возле койки больного не зевал со скуки, не мечтал о попойках и не посещал мысленно rendez-vous ^[9] с девицей, — думал о больном. И на лекциях успевал, ибо лучше других знал языки, записывал лекции с тщанием, а придя в свой покойчик, переписывал их набело, причём первый exemplaire ^[10] жаловал кому-нибудь из сокурсников; бывало не раз, спустя год или два, Александр Модестович видел свои записи, уже основательно потёртые, в руках у «молодых». И успехи не замедлили сказаться, особенно в хирургии, которой Александр Модестович отдавал предпочтение; учитель его господин Нишковский даже позволял ему проводить некоторые вмешательства самостоятельно и доверял, как старшему, подтягивать иных неуспевающих студентов, а однажды в качестве поощрения подарил ему бистурей — складной скальпель. Преподавалась хирургия по запискам профессора Бриоте и по запискам самого Нишковского, также по немецким учебникам прошлого столетия и ми учебнику Буша издания 1807—1808 годов — назывался учебник «Руководство к преподаванию хирургии, сочинённое профессором хирургии Иваном Бушем». Руководство это было большой редкостью, все медики и хирурги мечтали о нём.

О Нишковском говорили, что он доброхот. А уж кого полюбит, за того — как за брата. Любил же тех, кто любил дело. Человек дальновидный, он прочил Александру Модестовичу блестящее будущее на стезе хирургии, почитал его одним из лучших своих учеников и делал о нём очень лестные отзывы ректору. Прошёл год, второй... Лучший ученик являл пример усердия. И однажды ректор, Ян Снядецкий, профессор астрономии и математики, удостоил Александра Модестовича чести — назначил ему аудиенцию. Они беседовали около часа.