У Дона Великого на берегу - Геомар Куликов Страница 6

Андрюха, прозвищем Волосатый, не стерпел, сказал с угрозой:

– Ты бы, товарищ, по легче!..

Зыркнул на него свирепо Вася Тупик. Отступил Андрюха с видимой досадой.

Закончил дело рыжий. На Васю без улыбки поглядел:

– Надо бы рот заткнуть, да уж ладно. Едва ли тебе зубы помогут…

И, руки отряхнувши, первым вышел из людской. За ним гуртом и молча – остальные.

Бориска видел: губы прикусил от боли Вася. Славно потрудился Хряк! Запнулся Бориска было на пороге, но Вася прохрипел гневно:

– Иди! Чего стал?!

Покинул людскую последним Бориска. Бережно прикрыл дверь. Стоял теперь чужак промеж великокняжеских воев без прежней уверенности. Должно, хмель сходил. Чуял: далече зашла шутка. Да на попятную охота ли идти?

Тянулось время, ровно дряхлая кляча, медленно. Мрачнели на глазах мужики. И когда ожидание сделалось вовсе тягостным, открылась дверь, и из людской, разминая руки и кривясь от боли, вышел Вася Тупик.

Кажись, рыжий Хряк обрадовался более всех.

– Твоя взяла!

Руку протянул: мировая, мол!

Вася свою отвел назад. Сказал сумрачно:

– Счастье твое, парень, вроде как гость ты на великокняжеском подворье.

Андрюха Волосатый норовом был круче Васи. Чужака, кажись, легонько тронул по шее ниже затылка ребром ладони. Да, похоже, знал куда. Повалился навзничь свиной тушей Хряк. Глаза закатил.

Андрюха глумливо подал руку.

– Прости, веселый человек! Чужие шутки уважаем. Однако и свои держим про запас…

Вася на друга рявкнул цепным кобелем:

– Зачем? Уговор был!

– А человека калечить – тоже уговор?!

– То уж от совести…

– От дурости! – подал сердитый голос Родион Ржевский, начальник Васи Тупика и сотни воев. – А может, от чего похуже…

Пришлось бы рыжему Хряку давать ответ. Да грянули события поважнее.

Через Константино-Еленинские ворота* Кремля влетел всадник.

Без шапки – видать, потерял дорогой, – в распахнутом чекмене*. С лицом, серым от пыли. Исступленно охаживал он плетью загнанного храпящего коня. Шарахнулся люд в разные стороны. Великокняжеская стража кинулась было преградить путь. И тогда по стражникам загуляла витая ременная плеть. Иные схватились за сабли. Кто-то лук выхватил и, приложив стрелу, рывком натянул тетиву. Худо пришлось бы всаднику, да Родион Ржевский закричал во всю глотку:

– Стойте, ребята! Это ж свой! Андрюшка Попов из степной сторожи*.

А тот – прямо к великокняжеским палатам. На ходу скатился с коня и в пыльных сапогах, расхристанный, минуя оторопелых слуг, – в трапезную, где пировал великий князь.

Распахнул наотмашь дверь, перевел дух.

Князь Дмитрий поднялся в гневном изумлении:

– Ополоумел, чадо? Или хлев здесь?!

– Государь Дмитрий Иванович, беда! Идет на тебя и на Русскую землю хан Мамай со всеми силами ордынскими, а ныне он на реке Воронеже…

Великий князь, должно, всего ожидал, только не такой вести, – кубок, что в руке держал, о стол грохнул.

– Ну, окаянные! Мало им Бегича! Недостало Вожи! Ужо устроим пир вам – без медов и сладкого пива!

Повскакали гости и ближние князю люди. Шумно сделалось. Степного вестника – на разрыв: что да как? Верные ли сведения? Кто с Мамаем еще? Много ли собрал войска?

Ночью князь, как говорит автор древней повести, «став пред святою иконою Господня образа и упав на колени свои, стал молиться». А окончив долгую слезную молитву, сказал князь Дмитрий: «На Господа уповал – и не погибну». Едва рассвело, князь Дмитрий сам вышел к воинам и напутствие закончил так:

– Без «языка», други, не возвращайтесь. Бог в помощь вам! И надобно все устроить быстро, без промедления!

На следующее утро из Москвы по Коломенской дороге скакал отряд-сторожа во главе с Родионом Ржевским. Было в нем семьдесят девять крепких юношей. И среди них Василий Тупик с Бориской. Путь лежал к притоку Дона – реке Быстрой Сосне, а там надо выполнить наказ – разведать Мамаевы силы и обязательно добыть «языка». Важного. Кого-нибудь из Мамаевых придворных, досконально знающего военные планы Золотой Орды и тайные помыслы ее правителя.

Спорой рысью, вздымая пыль, двинулись всадники.

Кабы страшились одного княжьего гнева. Нет, разумели: судьба земли Русской, жизнь родных и близких зависят сейчас от них, от их смелости, умения и сноровки.

Ордынский вельможа, что был надобен, не курица. Ухватишь ли голыми руками? Держит подле себя надежную, крепкую охрану. Потому задача и для бывалых воинов была тяжеленька. Понимал всякий, – исключая, может, Бориску, – что голову тут куда легче сложить, чем сладить дело.

Глава 3.
Мамай

Благодатны южнорусские степи.

Два человека неторопливо беседуют о них, сидя на мягком персидском ковре за изысканной трапезой.

Царевич Бадык-оглан благодарит наклоном головы хозяина и продолжает прерванную речь:

– Во всем мире не может быть земли приятнее этой, воздуха лучше этого, воды слаще этой, лугов и пастбищ обширнее этих…

Его собеседник – всесильный правитель Золотой Орды Мамай – напряженно морщит лоб, пытаясь вспомнить, кто ранее говорил это.

Царевич после небольшой, вполне приличной паузы заканчивает:

– Так сказал о них мой пращур, славный и благородный хан Джучи*, сын великого Чингисхана.

«Ну конечно! – мысленно выбранил себя Мамай. – Как я мог забыть?» И с глубины души поднялась глухая привычная злоба: щенок, сопливый мальчишка, подчеркивал свое превосходство! Он, видите ли, чингисид! Один из потомков основателя империи. И будь этот Бадык-оглан, отпрыск знатного рода, тупее самого глупого барана, а он, Мамай, умнее всех мудрецов, вместе взятых, все равно между ними будет лежать бездонная пропасть. Преимущества, полученные при рождении, оказываются важнее и выше любых личных достоинств и совершенств. Справедлив ли мир?

Чингисхан велик. Но чем? Собственными заслугами! Его отец, Есугей-багатур*, даже не был ханом, а лишь предводителем племен, кият-борджгинов, и, быть может, двух или трех других.

Почему же должна великая тень преграждать дорогу живым? Разве этот холеный, избалованный царевич – будущее Золотой Орды? Он, Мамай, – нынешний правитель, он, темник, – истинный продолжатель Чингисханова дела!