Вишенка. 1 том - Поль де Кок Страница 6

— Ну, теперь госпожа Рамбур разобиделась, — шепотом заметила Альбертина, потирая руки. — Ну до чего сегодня все слабонервны!..

— Это оттого, что в воздухе много электричества, — объявляет благородный отец, останавливаясь перед окном.

— Ишь ты! Гранжерал и в электричестве даже толк знает!.. Какой у нас ученый объявился! Я кое в чем тоже толк знаю, моя голубушка; кто был ‘ клерком у нотариуса, тот уж, верно, не осел какой-нибудь…

— Это еще не причина — мало ли ученых ослов!.. Это мне напоминает бедного Дюфло, мужа госпожи Дюфло, первой Лионской виртуозки. Уж на что глуп был, сердечный, а то и дело все ходил за кулисами, с книгою под мышкой, его так и прозвали ученым ослом. Ты ведь, впрочем, знаешь, милый мой Гранжерал, что это я вовсе не на твой счет говорю. Я тебя от души люблю!

— Да ведь я и не обижаюсь нисколько.

— Послушай, Гранжерал, зачем ты не пошел в нотариусы? — поинтересовалась госпожа Рамбур. — Кажется, что может быть лучше этого!

— Конечно! Я и сам знаю. Но что делать — это все проклятая любовь к театру! Уж как страсть одолеет человека, ничем в мире от нее не отвяжешься! Я видел на сцене Флери и с того дня решился, что я тоже буду актером.

— Желала бы я знать, что общего между ним и Флери! — Альбертина прикрыла рот платком, наблюдая за матерью, которая в эту минуту искала, нет ли стакана еще больше.

— Ну как бы там ни было, — продолжала старуха, — а тебе небось все-таки жалко, что ты не попал в нотариусы?

— Да не ему одному жалко, а всем нам, и публике тоже, — прошептала Альбертина.

— О нет, я этого не скажу, я в своей артистической карьере больших неприятностей не видал. Конечно, в другом положении я был бы значительно богаче.

— Ну, это было нетрудно, — пробормотала Альбертина, обращаясь к Дюрозо.

— Но для кого важны любовь к искусству и аплодисменты публики, тому другого богатства не надо!..

— А ужинать мы сегодня положительно-таки не будем! — Кюшо с мрачным видом раскачивался на стуле. — Быть этого не может! Что же этот трактирщик, забыл, что ли, о нас? Голубчик Пуссемар, отчего бы тебе ни заглянуть, что делается на кухне? Вот мило-то было бы с твоей стороны!

— Да, да, Пуссемар, ступайте, ступайте, — прибавила мать Альбертины, — у меня просто судороги в желудке начинаются.

— Иду, господа, иду.

В ту минуту как Пуссемар вышел из залы, в ту же дверь порхнула Зинзинета, напевая какую-то веселую песенку. Фигаро поднял глаза, строго взглянул на Дежазет и насмешливо заметил:

— Нам сегодня что-то необыкновенно весело, видно, на душе есть какая-нибудь радость…

— Да я, кажется, редко когда грустна бываю, — отвечала Зинзинета, поправляя прическу перед зеркалом, с которого сошла почти вся амальгама, поэтому все лица в нем казались зеленоватыми. — Что это с тобой сегодня, Дюрозо? Уж не хочешь ли ты со мною поссориться? Если да, так ты так прямо и говори. Я терпеть не могу придирок и сама всегда действую начистоту. Хочешь, что ли, разойтись со мною? Так говори прямо, мы с тобой сейчас же и покончим!

— Не угодно ли полюбоваться, — прошептала Альбертина. — Ну, если бы я была на месте Дюрозо, я бы знать ее не хотела после этого!

Но Фигаро, в расчет которого, по-видимому, вовсе не входила ссора с Зинзинетой, опять принялся за свои расчеты, проговорив в ответ:

— Те-те-те! Эк вы расходились, сударыня! Должно быть, гроза-то со всех сторон собирается не на шутку! Молчу, молчу, не сердитесь!

— И прекрасно делаешь, что молчишь.

— Ну что же, в конце концов какой результат в Фонтенбло? — спросил Монтезума, вновь переменяя положение и потягиваясь.

— Сейчас, сейчас, заканчиваю.

— Черт знает, что за зеркало! — воскликнула Зинзинета, возясь со множеством цветов и лент, так любимых провинциальными актрисами. — В нем лицо кажется каким-то желто-зеленым!

— Ну, я не знаю, в каком бы зеркале она увидала себя беленькой, — прошептала Элодия, обращаясь к Альбертине.

— Четыреста пятьдесят франков, шестьдесят сантимов чистого барыша! — самодовольно объявил Дюрозо.

— Да, это отлично! — заметила старуха.

— Да, мы имели дело с публикой, достойно сумевшей оценить нас, — сказал Гранжерал.

— О, публика была чудная! — воскликнула Элодия.

— Это тебе потому так кажется, что кто-то бросил дрянной букет! — Зинзинета, вскочив, принялась усердно вальсировать со стулом.

— Этот-то букет дрянной! Вот, душа моя, он был великолепен! Посредине была прелестная камелия.

— Вовсе не камелия, а георгин!

— Нет, камелия!

— Нет, георгин!

— Нет, камелия! А ты бы не отказалась от такого букета!

— Вот хитрость-то! Да если бы мне не на шутку захотелось такого букета, я бы купила его сама и дала бы десять сантимов мальчишке, чтобы он мне его бросил. Вот тебе и вся недолга!

— Что ты этим хочешь сказать, Зинзинета? Уж не воображаешь ли ты, что я сама поднесла себе букет, когда играла роль посланницы? Слышишь, Кюшо?.. Говорят, что ты сам бросаешь мне букеты.

— Я и не говорила, что это твой муж тебе бросил.

— Еще бы ты попробовала.

— Да уймитесь, что ли! Если бы мне кто бросил цветов или конфет, я бы и осведомляться не стал, кто это бросает.

— Фи, Кюшо, вы этого не думаете! — воскликнула госпожа Гратенбуль, которой всякий подобный разговор напоминал о грустном событии, заставлявшем ее отказаться от театра.

— Я думаю одно только, что нас хотят оставить без ужина, вот что я думаю, и мысль эта сильно тревожит меня… Но вот и Пуссемар. Послушайте, о добродетельный Пуссемар, вы, верно, знаете, отчего нам не дают ужинать? Не случилось ли какого-нибудь несчастного события на плите или в печке?

— Это все матлот задержал, — отвечал Пуссемар, занимая свое место, — если не он, так давно бы уж подали.

— И к чему вы выдумали этот матлот? — воскликнул Дюрозо. — Что за лакомка этот Кюшо! В Фонтенебло ему это в голову влезло!.. Пошли смотреть на карпов в пруду, а он как закричит: «Сварите мне одного из них!» Ну, не сумасшедший ли?

— Фи, какая мерзость! — заметила Зинзинета. — Ведь этим карпам, говорят, лет по двести от роду! Да я бы за деньги эдакой гадости не стала есть.

— Слушайте, господа, Дюрозо или шутит, или ошибается! Правда, что я просил себе в Фонтенебло вареных карпов, но вовсе не таких старых! Я слишком уважаю старость. Здесь я действительно спросил себе матлот, но что же тут дурного? Я до смерти люблю это кушанье. И притом же, когда есть средства… Когда люди получили громадные барыши, то почему бы и не позволить себе что-нибудь? Не правда ли, добродетельная Гратанбуль?

— Я совершенно разделяю ваш благоразумный взгляд на жизнь.