Заговор обреченных - Богдан Сушинский Страница 6

– Но ведь вам известно, что в свое время я назвал Власова «большевистским подмастерьем мясника» ^[1].

– И запретили мне каким бы то ни было образом поддерживать генерала и его движение.

– Неужели я пал так низко?

– Однако свои взгляды мы должны менять в соответствии с ситуацией и общей обстановкой. Хотя Сталин – если только он узнал об этом высказывании – не в восторге от возведения его в ранг мясника.

– Скорцени называет его проще: «Кровавым Кобой» ^[2] – презрительно поморщился Гиммлер.

– Вот кому принадлежит новый псевдоним вождя!

– Ладно, как вы себе представляете развитие русского движения в Германии, штандартенфюрер?

– Оно не будет иметь никакого влияния, пока мы не создадим русскую армию хотя бы в составе двух стрелковых дивизий, с полком авиации и прочими приданными и вспомогательными частями. Это сразу же поднимет авторитет Власова и среди пленных, и среди будущих дезертиров. Кстати, во время операции «Зильберштрайф» ^[3] мы добились достаточно большого потока перебежчиков. Но сейчас он резко сократился. И не только потому, что наши войска отступают. Русские не видят по ту сторону линии фронта частей власовской освободительной армии, не видят силы, которая способна будет заменить вермахт и возглавить сопротивление коммунистам, – вот в чем проблема.

– Справедливо, – согласился Гиммлер, останавливаясь у руин замка. – Народу нужен вождь, нужна надежда.

Старая, вконец ослабевшая змея заползла на вершину обломка и, греясь на солнце, лениво уставилась на людей. Какое-то время рейхсфюрер и змея гипнотизировали друг друга, оставаясь совершенно неподвижными. Это продолжалось до тех пор, пока штандартенфюрер не извлек пистолет и не рассек пресмыкающееся несколькими выстрелами.

– Вместе с пропагандистским отделом вермахта вы затеяли сейчас новую операцию?

– «Скорпион».

– Красноречиво. Есть успехи?

– Особых нет. По той же причине. Переходя на нашу сторону, русские очень рискуют. Мы уходим, приходят коммунисты. И начинаются расстрелы, концлагеря, ссылки в Сибирь. Многие не хотят служить нам, но согласны служить под началом русских генералов, выступающих за свободную Россию без коммунистов.

– Вы говорите все это, чтобы расчувствовать меня, полковник? Вы ведь знаете, что мои сопереживания несчастным русским, отданным на произвол коммунистам, глубоки и искренни. – По идее, Гиммлер должен был произнести это с легкой иронией. Однако д’Алькен так и не сумел уловить ее.

«Ирония, очевидно, в том и заключается, что Гиммлер произносит подобные вещи совершенно серьезно и совершенно искренне», – объяснил себе шеф эсэсовского официоза, по старой журналистской привычке пытаясь всему дать собственное толкование.

– Господин рейхсфюрер, я понимаю, что ваше время слишком ограничено, – молвил он. Бросив последний взгляд на руины и на растерзанное пулями все еще вздрагивающее тело змеи, Гиммлер направился к стоящим поодаль, на выходе из «чащи», машинам. – Могу ли я сообщить Власову, что вы готовы принять его? Если это так, мы у себя в газете – да и пресса, рассчитанная иа население оккупированных территорий, – могли бы преподнести сию новость в соответствующей интонации.

Вопрос был задан настолько прямо и беспардонно, что рейхсфюрер удивленно уставился на д’Алькена, однако почувствовал, что это тот случай, когда все же следует дать «добро».

– Я жду его у себя двадцать первого июля, – скороговоркой отмахнулся он от продолжения темы. – Надеюсь, дата господина Власова устроит? – теперь он не скрывал ни презрения, ни сарказма. – Или, может быть, генерал назначит свою?

– Его устроит любой день из отведенных ему на этой грешной земле.

– Время ему сообщат дополнительно. Но вы, полковник, должны понять, что ни фюрер, ни я никаких особых чувств к этому генералу не испытываем. В принципе не испытываем.

– Мне это известно.

– Кроме того, его поведение во время поездок по освобожденным нами территориям…

– Непростительное, истинно русское свинство. Но ведь и мы тоже не должны забывать, с кем имеем дело. Кстати, если уж господин Власов настолько – как любят говорить русские – «пришелся не ко двору», почему мы должны терпеть его? Для нас важен не Власов, а сама идея русского освободительного движения.

– Вы намерены заменить генерала Власова генералом Геленом? – мрачно улыбнулся Гиммлер.

– Гелена русские вряд ли воспримут. А вот генерал Жиленков вполне бы подошел.

– Есть и такой генерал? – удивленно вскинул брови Гиммлер. Однако д’Алькен понял, что это всего лишь игра. О Жиленкове рейхсфюрер слышал, не мог не слышать. – У них тут что, свой генштаб?

– Поскольку существует армия, должен быть и генералитет, – сдержанно остепенил его д’Алькен. К чинам выше полковничьих он всегда относился с должным почитанием. – Мы уже обсуждали его кандидатуру с Гайнцем Гельмихом ^[4]. Командующий тоже готов поддержать кандидатуру Жиленкова.

– Этому генералу хватит авторитета и решительности?

– Он достаточно решителен, когда того требуют обстоятельства, и достаточно сдержан, когда того требует чувство такта. Которое так часто изменяет пролетарскому генералу Власову. Кроме того, Жиленков – один из авторов «Смоленской декларации», он стоял у истоков Русского освободительного движения. И вообще, больший «власовец», чем сам Власов.

– Но это вызовет раскол в среде русских. Они устроят здесь настоящую гражданскую войну. Разве вы не знаете, что они там, у себя в России, так и не довоевали до конца?

– Судя по воинственности белых офицеров, находящихся в Германии и Франции, а красных – по ту сторону фронта, – согласился полковник. – Но позволю себе заметить: раскол возможен в том случае, когда Власов будет оставаться среди активных членов «русского комитета», членов руководства движением. Если он все еще будет оставаться…