Джек Абсолют - Крис Хамфрис Страница 6

Джек усмехнулся. Частенько так и случалось.

— А твоя улыбка? — продолжал Шеридан. — Эти небесно-голубые глаза, синева которых еще ярче подчеркивается темной кожей... И если твой нос торчит чуточку побольше, чем требовалось бы для идеала, а твои черные, как сам ад, кудри отросли несколько длиннее, чем диктуется модой, и прическе явно недостает стиля, — при этом Шеридан встряхнул щегольски уложенными локонами, — то что с того? Сильно сомневаюсь, чтобы в королевстве нашлась хоть одна женщина, способная устоять перед тобой. Куда уж бедняжке Лиззи противиться такому соблазну! Бьюсь об заклад, когда б не необходимость идти на сцену, она одарила бы тебя своей любовью прямо здесь, наплевав на мое присутствие.

Хлопнув Джека по плечу, Шеридан с хохотом увлек его в таверну, где их восстановившаяся дружба была скреплена изрядным количеством кружек доброго эля. К концу вечера Джек простил другу все, хотя на следующее утро у него сохранилось лишь смутное воспоминание о том, что он вроде бы сам упрашивал ирландца написать к пьесе о нем продолжение. А Шеридан, со своей стороны, признался, что, ухаживая за Лиззи Фаррен, Джек окажет ему услугу.

Дело в том, что Шеридан являлся не только главным драматургом, но и совладельцем театра «Друри-Лейн», главную актрису которого, Лиззи Фаррен, всячески старался переманить к себе директор театра «Ковент-Гарден», Джон Рич. По мнению Шеридана, любовная интрижка являлась лучшим средством отвлечь актрису от предложений конкурента, во всяком случае до тех пор, пока она не подпишет новый контракт.

Отвлечься она, возможно, и отвлеклась, но эта интрижка породила и определенные сложности. Лиззи была занята в театре, Джек носился по городу, решая проблемы финансового характера, так что встречаться им приходилось урывками. Из того не столь уж долгого времени, которое имелось в распоряжении Абсолюта, на любовь оставалось совсем мало. Правда, от этого их тянуло друг к другу еще сильнее, что придавало расставанию еще больший драматизм.

«Пора покончить со всем этим», — думал Джек всякий раз, когда в его голове начинал звучать голос здравого смысла.

Однако в ту минуту, когда он остановился между кучами мусора позади театра, чтобы сделать из фляжки хороший глоток Шериданова коньяка, на душе у него было так же сумрачно, как на этом замызганном заднем дворе. Принятое решение было здравым, но отнюдь не воодушевляло.

Он твердо знал, что «Исида» дожидается в Портсмуте прилива, чтобы сняться с якоря и отбыть в Вест-Индию. К этому моменту ему следует находиться на борту судна. Однако Джек привязался к Лиззи, он был очарован ее молодостью, ее страстностью, даже ее актерским кокетством. Ему льстило ее внимание, хотя он больше не был тем юным Ромео из Корнуолла и совершать безумства из-за хорошенькой девицы не намеревался.

Джек вошел за кулисы театра, внутренне собравшись, но это не помешало ему задержаться перед зеркалом, рядом с которым два итальянских акробата вполголоса вели яростный спор. Судя по их эмоциональной жестикуляции, на сцене произошло нечто с их точки зрения совершенно недопустимое.

«Почему бы не оставить у нее приятное воспоминание?» — подумал Джек, быстрым движением стряхивая со своих густых черных волос снег и поправляя растрепанную прическу.

Он вспомнил, как любят актрисы эффектные финалы, и, ухмыльнувшись, показал своему отражению язык.

Лиззи ждала его в той же самой уборной, где они встретились впервые. Она была одна, и сквозь полуоткрытый занавес было видно, как актеры уже занимают свои места. Оркестр заиграл вступление: начинался пятый, финальный акт.

— Уезжаешь? Сегодня вечером? — Тыльная сторона ладони приблизилась ко лбу, нижняя губа задрожала, к подведенным сурьмой глазам подступили слезы. — О Джек, мой Джек, скажи, что это неправда!

Это было чертовски прекрасное представление. Ей требовалась эта сцена, а он оставался драматургом в достаточной степени, чтобы подарить возлюбленной столь эффектный эпизод. Но для полноты драматизма требовался налет ревности: следовало показать, как он к ней неравнодушен. Оглядевшись по сторонам, Джек углядел необходимую зацепку — лежавшее на бархатной подушке рубиновое ожерелье. Правда, рубины, скорее всего, являлись подделкой, но подделкой высшего качества.

— Думаю, Элизабет, что ты не будешь тосковать по мне слишком уж сильно, раз у тебя есть поклонники, присылающие такие подарки. Вижу, что в «Соперниках» ты играешь сцены из своей жизни.

— Ах, ты об этом! — Она с нарочитой небрежностью пробежалась пальцами по звеньям. — Он просто мальчишка. Но... он одарил меня не только этой безделушкой. Взгляни... — Актриса закатала рукав и показала ссадину на запястье. — Он безумец. Когда я сказала, что люблю другого и не могу больше с ним встречаться, этот сумасшедший...

Она всхлипнула, на сей раз довольно естественно, и потерла запястье.

Джек почувствовал приступ неподдельного гнева, за которым последовала неожиданная мысль:

— Надеюсь, ты не назвала ему моего имени?

— Ну... если только вскользь.

Превосходно! Чего ему не хватало, так это обезумевшего от ярости любовника. Уж не этот ли малый таскался за ним по пятам весь прошлый вечер? Не его ли взгляд чувствовал он на своей спине? Если так, то у него появилась дополнительная причина убраться отсюда, и чем скорее, чем лучше. А стало быть, отыграть финальную сцену следует не мешкая.

— Элизабет, это прощание. Адью, моя дорогая. Память о тебе я донесу в своем сердце до обеих Индий.

Следовало признать, что это было не лучшее из его выступлений, но, когда он распрямлялся после поклона, оказалось, что Лиззи шагнула к нему и стоит совсем близко. Очень близко.

— Но, милый, — промолвила она, — разве ты можешь расстаться со мной без прощального поцелуя?

— Это было бы ужасно. Но разве тебе не пора на сцену?

Лиззи повернула голову. Они оба прислушались к диалогу.

— О нет, — улыбнулась Лиззи, — это сцена Фолкленда и Джулии. Тянется сто лет, особенно при том, как мусолит миссис Бакли каждую фразу.

Она изобразила зевок, снова повернулась к собеседнику и улыбнулась.

— Так поцелуй же меня, Джек Абсолют. Поцелуй меня в самый последний раз.

И он, разумеется, не устоял перед этой просьбой. Он привлек ее к себе и поцеловал так, словно этот поцелуй мог длиться вечно. Ее теплое тело испускало какое-то необыкновенное, пряное, французское благоухание, особенно ощутимое из-за того, что ее корсаж, как всегда, был зашнурован только наполовину. Как-то так получилось, что рука Лиззи оказалась зажатой между бархатом ее платья и его плотно натянутыми брюками.

Эта шаловливая ручка отнюдь не осталась неподвижной, а когда Лиззи голосом, более подходящим для Дептфорда, чем для «Друри-Лейн», простонала: «О Джек!», все рассудочные планы и разумные построения рассыпались, точно карточный домик. Он ли повалил ее на гримировальный столик, или она потянула его на себя — уяснить трудно, но склянки со звоном полетели во все стороны, а в воздухе задымилась тончайшая пыльца пудры. Лиззи поспешно задирала нижние юбки, путаясь в кружевах. Он нашаривал пуговицы своих брюк и услышал, как две из них оторвались.