Покушение - Сергей Шхиян Страница 6

Уже в темноте мы доехали до почтовой станции. Мне показалось, что повторяется ситуация первой ночи под арестом. Помещений для отдыха проезжающих на крохотной станции было мало, в сущности, всего две комнаты. В одной, большой, вповалку легли спать кирасиры, во второй — мы с Татищевым.

Тот раз я ночевала под строгим надзором надворного советника Ломакина. Кровать тогда была одна, и нам пришлось лечь с Ломакиным вместе. Это вынужденное соседство спасло мне жизнь, я узнала, что он собирается меня убить, и, соблазнив его, сумела предотвратить непоправимое. Теперь мне ничего не угрожало, и ложиться в одну постель вместе с флигель-адъютантом я не собиралась. Решила, что если не будет другого выбора, лягу спать на голом полу.

Однако Татищев, когда мы с ним остались вдвоем, повел себя на удивление предупредительно. Ивану Николаевичу даже в голову не пришла мысль воспользоваться ситуацией и принудить меня лечь с ним вместе. Чтобы между нами не возникло недоверия, он сразу же, как только мы осмотрели комнату, приказал станционному смотрителю принести ему сенник и одеяло. Тот не осмелился перечить столичному гостю и без лишних разговоров выполнил наказ.

После нашего совместного купания между нами сами собой установились дружески-влюбленные отношения. Я была сама доброжелательность, Татищев ненавязчиво за мной ухаживал. Едва мы поужинали, как окончательно стемнело, и нужно было укладываться. Иван Николаевич вежливо вышел из комнаты и долго не возвращался, давая мне возможность привыкнуть почувствовать себя в безопасности. Я за это время вполне успела приготовиться ко сну, привела в порядок волосы, разложила на столе, чтобы не помялось, свое единственное платье, и спряталась под одеяло.

Татищев вернувшись, тихо разделся и растянулся на своем сеннике. Я сделала вид, что уже сплю, а сама наблюдала, как он лежит на полу, закинув руку за голову, и смотрит в потолок. Думал он обо мне, при том так хорошо, что я не посмела подслушивать и закрыла глаза. Однако уснуть не смогла, и начала вспоминать свои странные видения на берегу реки.

То, что это не были обычные грезы одинокой женщины, соскучившейся по мужской ласке, я почти не сомневалась. В прошлый раз такой же сладостный сон мне приснился в тревожную ночь, когда меня пытались убить. Теперь это произошло днем, видимой угрозы не было, однако я все равно встревожилась. Что-то во всех этих сладострастных сновидениях было порочное и опасное. В первый раз сон затянул меня в водоворот страсти, и я по своей воле, правда, этим спасая жизнь, изменила мужу, которого очень люблю.

— Интересно, она уже спит? — подумал флигель-адъютант, и я невольно переключилась на его мысли. — А что, если я ей не совсем безразличен! Сегодня вечером в карете она была со мной мила и не подкалывала, как обычно. В конце концов, я не так уж безобразен, чтобы ей совсем не обращать на меня внимание.

Я насторожилась и решила не оставлять его планы и намерения без надзора. Иван Николаевич приподнялся со своего сенника и посмотрел в мою сторону. В комнате было темно, и ничего интересного ему рассмотреть не удалось. Он, а вместе с ним и я, увидел возле стены кровать и на ней под одеялом силуэт спящего человека. Мне стало интересно смотреть на себя чужими глазами, и я невольно включилась в игру.

— Как она застеснялась, когда я застал ее голой! Она так крепко спала и в такой пикантной позе, — с удовольствием вспомнил он. — Зря я так быстро ее разбудил, зрелище было великолепное. Интересно, что ей тогда снилось? Скорее всего, что-то любовное.

— Как он смог догадаться? — рассердившись на себя, подумала я.

— А что, если все-таки попробовать? Без нахальства, а как бы невзначай. Пожалуюсь на одиночество, скажу, что никто меня не любит, и я всю жизнь мечтал о такой, как она. Вдруг я ей нравлюсь, и она меня не оттолкнет! Бог знает этих женщин, что и в какую минуту им взбредает в голову. Как у меня славно этой весной сложилось с эмигранткой, французской маркизой! Как ее звали? Кажется, Мария Терезия Жофрэн. Я думал, что она меня терпеть не может, но как только мы с ней на минуту остались одни!..

Конечно, слушать гнусные откровения Татищева я не стала. Кому приятно узнавать мерзкие подробности о недостойном поведении еще недавно симпатичного тебе человека. Однако он так живописно вспоминал о своих непотребных отношениях с развратной француженкой, что я никак не могла избавиться от его навязчивых мыслей. Наконец все это мне так надоело, что я решила прервать поток его безнравственных воспоминаний и спросила:

— Иван Николаевич, вы еще не спите?

Он так обрадовался простому вопросу, будто я уже пригласила его полежать рядом со мной в постели.

— Нет, дорогая Алевтина Сергеевна, — ответил он трагическим голосом и тяжело вздохнул, — мне больше не до сна. Я теперь думаю только о вас!

— Зря, обо мне вам думать не стоит, лучше вспоминайте ваши недавние победы. Кажется, у вас нынешней весной был большой амур с какой-то пожилой французской эмигранткой? — не удержалась я от возможности отомстить ему за вынужденное участие в его пошлых воспоминаниях.

Татищев так испугался, что сразу же замолчал и больше не произнес ни слова. Он начал лихорадочно думать, от кого я могла узнать такую подробность его жизни. Его связь с замужней маркизой была тайной за семью печатями. Павел Петрович с его подозрительностью ко всему западному, никогда бы не потерпел, чтобы его флигель-адъютант «махался» с иностранкой, а тем паче француженкой. Отмщенная, я, наконец, заснула.

Утром все моих конвоиров больше всего интересовало, было ли у нас что-нибудь с Татищевым. Конечно, никто не показывал и вида, но кирасиры только об этом говорили и отмечали каждый наш взгляд и слово. Однако унылый вид флигель-адъютанта скоро успокоил доблестных кавалеристов, и мой авторитет поднялся на недосягаемую высоту.

С Иваном Николаевичем получилось все по-иному, он прятал глаза, старался обходить меня стороной и поспешил приказать перековать лошадь, чтобы нам не пришлось, как вчера, ехать вместе в карете.

Какое-то время я была довольна, что избавилась от нескромного поклонника, но скоро ехать одной мне стало скучно, и во время обеда я с Татищевым завела разговор о его «якобитском» увлечении.

— Я не знаю, откуда вы узнали о маркизе, — сказал он, — но поверьте, между нами совсем не было чувств. Совсем другое дело вы, Алевтина Сергеевна, я испытываю к вам глубокое уважение и самую искреннюю душевную привязанность!

— Вашу тайну я узнала совершенно случайно и никогда не стану ею против вас пользоваться, — успокоила я флигель-адъютанта. — Однако то, что вас с ней связывало, вызывает у меня самое неприятное отношение!

— Ах, тогда я еще не знал, что такое истинная любовь! — вскричал он. — А вы сами, любили когда-нибудь?

— Я и сейчас люблю, — спокойно ответила я.

Татищев весь засветился от удовольствия и, в порыве приязни, перегнулся ко мне со своей стороны стола.

— Вы же знаете, что я замужем, — разом умерила я его порыв. — Нас с мужем связывают самые глубокие чувства!