До последнего солдата - Богдан Сушинский Страница 6

— Вот аккурат принес, как вы приказали, — появился с сапогами в руках полицейский.

— Это не мне, а сержанту Крамарчуку, — с ухмылкой напомнил ему барон.

Полицейский — рослый, рано поседевший увалень с широкими, и тоже полуседыми, бровями удивленно как-то взглянул на Крамарчука, на его разутые ноги, и швырнул сапоги к его расползающимся портянкам.

— Подними, — вдруг жестко приказал ему Штубер.

— Это аккурат его сапоги, пусть обувается, — не понял его полицай.

— Я сказал: подними, — рванул гауптштурмфюрер кобуру. А когда полицай трусливо подхватил истоптанные сапоги сержанта, потребовал: — Дай ему в руки и извинись за то, что разул.

— Но разувал не я, — испуганно покачал головой полицай. — Аккурат не я, а Федорчук. Взводный наш может подтвердить, что Федорчук. Да и кто мог знать, что такая промашка выйдет?! Его ведь аккурат должны были расстрелять, так зачем ему, расстрелянному, сапоги?

— Мне наплевать на то, кто именно его разувал. Верни и извинись. Иначе сейчас же расстреляют тебя. Прямо здесь, и аккурат в сапогах.

Крамарчук, понимал, что Штубер разыгрывает один из своих спектаклей, о которых он был наслышан от Беркута и других партизан, поэтому не стал ждать извинений полицая, а вырвал сапоги из его рук и, прислонившись спиной к кузову стоявшего посреди двора грузовика, начал неспешно обуваться, предварительно выкручивая окончательно разбухшие от влаги портянки и растирая окоченевшие ноги.

— Может, тебе аккурат помочь, сержант? — неожиданно предложил полицай, совершенно растерявшись от того, как быстро «расстрельный партизан» вдруг превратился то ли в агента гестапо, то ли еще кого-то, за кого заступается сейчас даже какой-то высокий эсэсовский чин.

— Уйди, живодер, а то сейчас прикажу, чтобы свои сапоги снял, — процедил сквозь стучащие от холода зубы Крамарчук.

— Извини, аккурат, — пробормотал седовласый, отступаясь от него, и в этом извинении сержант и в самом деле уловил что-то от огрызков человечности.

— Так мне все же хотелось бы уточнить, — разминал пальцы рук гауптштурмфюрер Вилли фон Штубер, даже сквозь перчатки ощущая, что они озябли, — действительно ли самолет прислали специально для того, чтобы вырвать Беркута из нашего тыла?

— Специально. А ты что, не веришь, что за таким человеком, как капитан Беркут, могут прислать самолет? Значит, ты еще плохо знаешь гаупт… как тебя там.

— Гауптштурмфюрер, — вежливо уточнил Штубер. — По-вашему капитан. Можешь так и обращаться ко мне.

— Не исключено, что сам Сталин захочет поговорить с Беркутом. Самолет-то за ним прислали из Москвы. Вместе с орденом, новым мундиром и новым званием, — с нескрываемой гордостью проговорил Крамарчук, испытывая на надежность свои сапоги. — Раз десять по рации о нем запрашивали. Специально для этого десант выбросили вместе с радистом, — явно повело сержанта.

— Но зачем Беркут понадобился в Москве, этого ты, конечно, не знаешь?

Крамарчук оглянулся по сторонам, словно хотел довериться барону с великой тайной, и проговорил:

— Точно не знаю, но сказано было в радиограмме, что для дальнейшей подготовки в диверсионной школе и выполнения особо важного задания. Не иначе, как Гитлера убрать прикажут, аккурат, как любит выражаться подвластный вам полицай.

— Не думаю. В Москве побоятся, что в ответ мы уберем Сталина. Но обсуждать эту тему пока что не имеет смысла. Зато интересует другое: понятно, что самолет прислали за Беркутом, но почему в нем оказался ты, сержант? Неужели тебя Москва тоже затребовала, вместе с капитаном?

— Меня не затребовала, темнить по этому поводу не стану. И даже когда Беркут попросил, чтобы мне разрешили сесть в самолет, кто-то там в Москве запретил, мол, кто он такой, этот сержант Крамарчук? И вот тогда Беркут показал, что он не кто-нибудь, а действительно…Беркут. Он послал их всех к черту и приказал: «Садись в самолет, сержант. В Москве я сам разберусь, что к чему». И настоял на том, чтобы действительно сел, хотя я не хотел подводить его.

Слушая, его Штубер одобрительно и в то же время задумчиво кивал головой.

— Не зря Беркут немного напоминает мне Отто Скорцени, нашего первого диверсанта рейха, — молвил он, когда Крамарчук завершил свой рассказ. — Впрочем, вряд ли вы слышали о таком.

— О том, который похитил Муссолини? Почему же, слышал. Беркут рассказывал, потому что сам интересуется этим диверсантом.

— Неужели интересуется?

— Очевидно, хочет знать, как работают германские коллеги.

— Вот видите, как много у нас тем для разговора, — остался доволен такой информированностью Штубер. — Кстати, где вы базировались? — с явной усталостью в голосе поинтересовался он.

— На Лазорковой пустоши. Можешь пойти убедиться.

— Значит, остальных партизан там уже нет? — задумчиво проговорил Штубер, поняв, почему партизан так охотно назвал место базирования. — Интересно, как Беркуту удалось спастись? Ну, говори-говори…

— Зачем тебе такие подробности?

— Только затем, что по-человечески интересно. Своему командиру этим рассказом ты уже все равно не навредишь.

— Задушевный ты весь какой-то, эсэс, — болезненно улыбнулся Крамарчук. Он говорил, с трудом шевеля распухшими губами.

— Слушай, сержант, ты храбрый парень, которого я запомнил еще по доту. Я не требую от тебя никаких тайн. Да и какие у тебя могут быть тайны? Но то, что знаешь о спасении Беркута, ты мне все же выложишь. Иначе тебя будут пытать так, как не пытали до тебя никого и никогда. Даже во времена инквизиции. — Штубер произнес это спокойно, почти сочувственно.

Да Крамарчук и сам понимал, что барону только для того и понадобилось оттягивать казнь, что появилась необходимость с пытками выведать у него подробности побега Беркута.

— Как ты проверишь, всю правду я сказал или нет?

— Душу выверну. Так что не надо торговаться со мной, сержант, — отчаянно повел подбородком барон. — И отмалчиваться тоже не советую.

Вместо ответа Крамарчук лишь устало посмотрел на него сквозь припухшие веки, приказал полицаю-конвоиру: «Заводи уже, аккурат!» и, не ожидая распоряжения, направился к зданию полиции.