Потерявшая сердце - Анатолий Ковалев Страница 6

Дядюшка на водах. — Новое полезное знакомство. — Отравленное детство

Князь Белозерский не в первый раз посещал Липецкие воды и всегда встречал здесь изысканное общество. Однако все его прошлые посещения приходились на летнюю пору и начало осени. Ранней же весной сюда приезжали люди совсем иного круга. В основном это были мелкие чиновники и простые горожане без громких титулов и родовых гербов, со скудными средствами. Илья Романович чувствовал себя белой вороной среди этих, как он их называл, «никчемных букашек». «Нет, букашки и те приносят пользу, — пустословил он, споря с самим собой. — Ими питаются птицы и всякие гады ползучие. А эти годятся на корм разве что местным докторишкам и трактирщикам!» Борисушка страдал. Детей в это время года на курорте было очень мало, да и с теми отец не разрешал ему водиться. «Не нашего рода-племени эта мелюзга, — поучал он сына, — тебе и смотреть в их сторону не позволительно…» Точно так же было и в Тихих Заводях. Стоило мальчику затеять игру с дворовыми детьми, тотчас отец, высунувшись из окна, кричал им: «Прочь от моего сына, шелуха подзаборная!» — словно ребятишки были прокаженными.

Вечерами, томясь бездельем, мальчик все чаще брался за перо. Он писал письма Лизе Ростопчиной и брату Глебу, сочинял стихи и даже принялся за написание пьесы, в которой действующими лицами были дети, а также благородный пес по кличке Измаилка, произносивший длинные рифмованные монологи. Отец называл занятия сына «сущим вздором», однако не препятствовал ему, понимая, как мальчику скучно. Князю самому опротивело торчать на курорте не в сезон, пить по утрам «кислую воду», днем за табльдотом выслушивать жалобы старух и стариков на подагру и колики, а вечерами перечитывать несвежие «Московские ведомости», приходившие в Липецк с большим опозданием. На исходе лета он частенько развлекался соколиной или ястребиной охотой в окрестностях города. Но кто же охотится весной? Князю неоднократно предлагали составить партию за ломберным столом, но он в паническом страхе бежал от карт.

Илья Романович прекрасно понимал, что укрываться долее в Липецке не имеет смысла. Рано или поздно барон Гольц прознает о его убежище и явится за долгом. Князь с дрожью в сердце вспоминал вечер, когда разразился скандал из-за проклятой табакерки, едва не закончившийся дуэлью. Вот будь тогда рядом Илларион… Ему сильно недоставало разбойника, который готов был на все ради барина. Уезжая, Белозерский строго наказал Евлампии: буде явится Илларион, тотчас направить его в Липецк. Судя по всему, верный слуга не подавал весточки, и князь уже начинал подозревать, что тот снова переметнулся к разбойникам. Если это так, а племянница до сих пор жива и добьется аудиенции в Павловском дворце, тогда он погиб. Девчонка сумеет разжалобить императрицу-мать, и Мария Федоровна примет горячее участие в судьбе сиротки…

За утренним кофе, поданным ему в постель камердинером, Илья Романович вспоминал былое. Однажды, в пору лихого и бесшабашного гусарства, его представили на балу тогда еще не императрице, а всего лишь великой княгине Марии Федоровне. Ему смутно припомнились ямочки на щечках великой княгини и ее здоровый румянец. Впрочем, румянец мог быть искусственным, в то время мужчины и женщины красились одинаково щедро. О чем же он говорил с этой довольно чопорной немкой? Кажется, она плохо понимала его французский выговор, все время переспрашивала. Он тогда не придавал никакого значения этому знакомству, ведь ее супруга, великого князя Павла, царедворцы демонстративно презирали, выслуживаясь перед императрицей Екатериной. О чем они вообще могли тогда говорить? Илья Романович изо всех сил напрягал память. Опера Глюка, роман Коцебу, картина юного Фридриха? Она любила все немецкое, немка до мозга костей. Князь поставил чашку с недопитым кофе на поднос.

— Надо бы возобновить знакомство, — произнес он вслух и приказал слуге одеваться на прогулку.

На прогулке он обратил внимание сына на одну юную особу лет шести-семи. Девочка была хороша, как дорогая кукла, и роскошно, как кукла с витрины, одета. На ее вышитом бархатном платье красовались воротник и манжеты из таких редкостных мехельнских кружев, что князь на миг зажмурился, сообразив, сколько они могут стоить. Смуглое личико девочки, правильное и печальное, ее миндалевидные черные глаза, влажно блестевшие из-под тяжелых ресниц, шелковые волны темных кудрей, бегущие по узким плечам — все было прекрасно южной красотой, яркой и неотразимой. Маленькая красавица не замечала обращенных на нее восхищенных и завистливых взглядов и с упоением нянчила куклу, напевая себе под нос колыбельную на неизвестном Борисушке языке.

— Подойди к ней и представься, — приказал князь.

— Но, папенька, она ведь иностранка, — испуганно возразил мальчик.

— А ты представься по-французски, как учил тебя отец Себастьян.

— Но она мне вовсе не нравится, — упрямился Борисушка.

— Разве? — ухмыльнулся Илья Романович. — Ты приглядись получше. Она прехорошенькая.

— Больно смугла, — с видом знатока заявил Борис.

— Ну же, ступай! — Князь сердито ударил тростью по булыжнику мостовой. — И чтобы без чудачеств, — добавил он, погрозив сыну пальцем. — Веер не рвать, куклу не ломать.

Борисушка, подивившись неожиданной прихоти отца, пошел представляться смуглянке. На самом деле каприз князя объяснялся очень просто. Два дня назад на курорт приехал граф Семен Андреевич Обольянинов со своей маленькой дочуркой. Илья Романович знавал графа в прежние времена, когда тот служил в императорской гвардии. Выйдя в отставку, Обольянинов прославился на весь Петербург скандальным браком. Он женился на дочери шарманщика, нищей безродной итальянке, за что был изгнан из светского общества. Говорили, что Джиневра Обольянинова обладала редкостной античной красотой, словно сошла с полотна Рафаэля. Многие солидные мужи, несмотря на отлучение и бойкот, сочувствовали графу и втайне одобряли его поступок. Белозерский в то время не разделял их демократических воззрений, полагая, что всяк сверчок должен знать свой шесток. Однако Джиневра вскоре скончалась от родовой горячки, положив своей смертью конец досужим сплетням и пустословию. Граф не находил места от горя и едва не наложил на себя руки. По просьбе Джиневры он похоронил ее на родине, в Генуе, и там же провел несколько лет, купив красивый дом на берегу моря. Петербург он посещал лишь изредка. Общество готово было снять с него опалу, но Обольянинов всячески избегал света. Визитными карточками, которые присылали в его петербургский дом, он велел слуге растапливать камин. Однако от приглашения в Павловск строптивый граф не посмел отказаться. Сердобольная мать-императрица в самые тяжелые для Семена Андреевича времена бойкота присылала ему записки ободряющего характера. Строгая и добродетельная, во всем любящая порядок, Мария Федоровна на этот раз изменила себе. Любовь графа к дочери шарманщика произвела на нее неизгладимое впечатление.