Бриллиант - Сара Фокс Страница 59

— Вижу, что я должна торопиться, — сказала кухарка быстро. — Мы с мистер Моррисоном все еще живем здесь, в Виндзоре, на улице Бесли, семьдесят шесть. Помни об этом, на случай если будешь нуждаться в нас, в любое время. Мы никогда не подведем тебя, и это самое малое, что мы можем для тебя сделать.

— Спасибо, — поблагодарила я, мои глаза наполнились слезами. — Вы всегда были так добры ко мне…

— Тс-с! Теперь успокойся, моя дорогая, и всегда помни про хорошие времена, которые были у нас прежде, ну, в общем, до того, как интересы твоей матери начали меняться. — Громко фыркнув, она спрятала нос в большом батистовом носовом платке: — Особенно, когда твой дорогой папа находился с нами, ты была такой счастливой малышкой. И, — она подозрительно сузила свои распухшие глаза, — даже если ты теперь миссис Тилсбери, не забывай о нас. Но пока, — она слабо улыбнулась, — поцелуй грустную старуху, прежде чем мы попрощаемся. Я слышу, что твой муж зовет тебя.

Кухарка прижала меня к своей мягкой полной груди, и я пробормотала:

— О, пожалуйста, не думай обо мне плохо, что бы ни говорили другие. Вещи не всегда таковы, какими они кажутся.

— Это действительно так! — мудро кивнула она, ласково погладив рукой меня по плечу. — Ты права, но ты должна всегда помнить про своих друзей на улице Бесли. Их больше, чем ты могла бы предположить.

Видя, что Тилсбери подходит, чтобы увести меня, я спрятала ее записку глубоко в своей сумке, где теперь она лежала бок о бок с другим сувениром того грустного дня — семейной фотографией, изъятой из гроба.

* * *

Уезжая с кладбища, мы не обмолвились друг с другом ни словом. В то время как я рыдала в углу экипажа, радуясь тому, что вуаль скрывает мое лицо, Тилсбери сидел очень неподвижно и смотрел все время только вперед, его глаз периодически дергался, а большие бледные руки напряженно теребили возвышавшуюся между его коленей трость.

Когда мы вернулись на Парк-стрит, было время ленча. Пройдя через ворота сада, я услышала тихий смех Нэнси и булькающие крики ребенка. Не могу сказать, знала ли она, что в тот день меня выдали за миссис Тилсбери, но, без сомнения, очень скоро ей обо всем станет известно. Я не надеялась на то, что она сможет защитить меня. Чувствуя себя усталой, я почти перестала переживать и мечтала только подняться наверх, снять шляпу и жаркую одежду и в покое поплакать о моей маме.

Но Тилсбери в тот день преподнес мне еще один сюрприз:

— Ты можешь подняться наверх, но позволь мне показать тебе, где ты будешь спать с этого времени. Это желтая комната по другую сторону зала от моей. Нэнси перенесет все твои вещи, а сама она будет спать теперь рядом с зеленой комнатой, чтобы заботиться о ребенке.

Я покорно последовала за ним, не заботясь о том, куда меня переселят, лишь бы оставили в покое… я была рада, что мои опасения не сбылись, мне не придется делить с ним кровать так же, как его имя. Глядя на золотые звезды, сиявшие вниз с потолка, я буду вспоминать только о первом поцелуе Чарльза.

Пока он стоял, держа дверь открытой, я спросила:

— Теперь вы запрете меня?

— Нет никакой надобности. Ты моя жена, ты теперь принадлежишь мне, и тебе некуда идти. Но я хочу, чтобы тебе было настолько удобно, насколько это возможно, в оставшиеся дни в Англии… и я знаю, что тебе не нравится зеленая комната.

Спала ли мама здесь? У меня не хватило духу спросить. Но снова, как будто прочитав мои мысли, он сказал:

— Могу уверить тебя, что эта комната никогда не использовалась. Ты имеешь честь быть ее первой гостьей.

Стены этой комнаты были покрыты шелком с тонким акварельным рисунком, на котором красовались розы и пионы, обрамленные позолоченным бамбуком, темная лакированная мебель раскрашена в китайском стиле. Здесь было очень красиво, и не наблюдалось ничего темного, непристойного или угрожающего. Но это уже не имело значения. Все, чего я хотела, это где-нибудь спрятаться, там, где меня оставят в покое.

Когда он ушел, я закрыла ставни и опустила занавески, заглушив звуки из сада. Упав лицом на декоративную медную кровать, я яростно начала колотить кулаками по подушке, рыдая от бессильного гнева, прося маму, если она все еще любит меня, явиться мне, сказать, что делать, доказать, что наши духи действительно живы, наблюдают и ждут своих близких, и прощая все оставленное прошлое, доказать, что это не были не игры разума или воображения, мечты с бессмысленными картинами, сжатыми из воздуха. Но она не пришла.

Опустошенная, я медленно заснула. Когда я открыла глаза, первое, что я увидела, оказалась красная полоска на пальце в том месте, где были надеты ее кольца. Они натерли кожу до крови. Палец сильно отек, и я никак не могла избавиться от них.

Тогда я подумала о Моррисонах, задавшись вопросом, могла ли я сбежать и укрыться у них… но тогда он сразу бы узнал, где искать меня. Если он имел свидетельство о браке, эти фальшивые документы нечистых на руку юристов, разве у меня был шанс спастись? Как его жена, не достигшая совершеннолетия, юридически я принадлежала ему. Ему же принадлежал и мой ребенок и любое наследство, которое я могла получить от мамы, закон не давал мне совсем никаких прав. Если бы я стала слишком громко возражать, его друг доктор мог бы во всеуслышанье объявить, что я безумна; и моему внимательному, заботливому мужу пришлось бы с неохотой оставить меня, так как это было бы лучше для его тяжело больной жены. Это означало, что у меня заберут ребенка, подальше от моего дурного влияния, а сама я состарюсь и умру в какой-нибудь психиатрической лечебнице… тогда пусть будет так. В моей голове блуждали смутные мысли, и в слепом страхе я пыталась придумать, как лучше всего его обмануть. Но пока я не видела никакого выхода из этой западни.

Я открыла ставни, чтобы впустить последние лучи света, и увидела просвет на небе и глубокий розовый закат, испещренный тонкими золотистыми полосами облаков. В саду было тихо, только от легкого бриза шелестели листья, ворковал дикий голубь, и где-то далеко три раза пролаяла собака. Надо мной громко скрипели половицы, и я предположила, что Нэнси купала ребенка, внезапно почувствовав острую потребность сделать это самой; ощутив сильную вину, что я, его мать, думала больше о себе самой и так мало о нем.

Поднявшись по лестнице так тихо, насколько это было возможно, чтобы не разбудить своего мужа, я встала в прихожей и увидела, что там не Нэнси, а Тилсбери. Он сидел над новой деревянной колыбелью спиной к полуоткрытой двери. Именно он держал ребенка, наклонялся и нежно шептал ему что-то на ушко, ероша красивые шелковистые волосики. Он был столь увлечен, что, казалось, вовсе не замечал моего присутствия. Я быстро отступила, спрятавшись в той же самой тени, в которой так часто он сам прежде скрывался. Благополучно укрывшись, я наблюдала, едва смея дышать, и внезапно почувствовала уже знакомую мне неясность, заметив рядом с ним дрожание воздуха и танцующий, изменчивый туман. Когда он замедлился и застыл, в его серебристом центре сформировалось изображение. Я задрожала, увидев, что это была мама, мерцающая, почти прозрачная, одетая в свое белое похоронное платье. Сквозь этот призрачный туман она заглянула через его плечо и нежно улыбнулась своему внуку. Когда младенец в ответ посмотрел в ее пристально глядящие неестественно яркие зеленые глаза, он совершенно не испугался. И мне показалось, что в его глазах так же ярко горят маленькие сияющие огоньки, золотые осколки света, похожие на блестящий металл. Мне очень не хотелось думать, что мой ребенок мог унаследовать преступный характер своего отца под этим пагубным тайным влиянием. И все же создавалось впечатление, что Тилсбери забыл обо всем, бормоча сладкую ерунду на ушко своему сыну, и, снова посмотрев, я не заметила ничего необычного в глазах своего ребенка, уверяя себя, что переутомилась и перевозбудилась; что это, возможно, был просто яркий отблеск заката, отразившийся в блестящих темных зрачках.