Возвращение троянцев - Ирина Измайлова Страница 58

— Тише! Говори тише! Или те, кто не знал о нашем замысле, догадаются, и тогда мы пропали! Давай хотя бы отойдём от стола...

— Пошёл ты к земляным червякам, поганый трус! Кто знал, кто не знал... Какая теперь разница?! Ты, хитрейший из хитрых, можешь объяснить, что произошло? Ты уверял меня, что своими глазами видел, как он свалился со стрелой в сердце!

— По крайней мере, она вошла в спину как раз против сердца, если только оно у него на том же месте, что у всех людей... Я не знаю... Я не знаю, Алкиной, как можно было не умереть, получив такую рану...

— И ты не подошёл и не проверил?

— Да я же говорил тебе: как раз, когда мы вылезли из засады, появился этот неизвестный корабль и собрался причаливать! Как мы могли оставаться на берегу? А если эти мореплаватели заявились бы потом в город, пришли сюда и узнали меня или кого-то из моих воинов?

— Ты просто трусливая дрянь! Ты трусливее любой женщины, Лейод! И я-то, осёл, согласился тебе довериться... Надо было мне самому туда пойти!

— Ну да, ну да! И все во дворце говорили бы, что вот — только Телемак за порог, как и Алкиной исчез куда-то. Тебя виднее всех и слышнее всех, дружочек, все на тебя обращают внимание, а потому никак нельзя было отлучаться тебе, никак нельзя!

— Мне нельзя отлучаться, а ты взял и всё испортил! Как случилось, ну как случилось, что ты не смог исполнить свой собственный замысел? Почему царицын сыночек жив? Почему?!

Эту перебранку Алкиной и Лейод затеяли прямо за завтраком, что и вправду было небезопасно: среди собравшихся во дворце женихов Пенелопы о задуманном ими убийстве никто из женихов не знал, заговорщики им не доверяли, понимая, что при всём своём нахальстве почти все эти люди боятся гнева богов...

Центральный зал во дворце Одиссея был таким же, как почти во всех домах не слишком богатых ахейских базилевсов. Это была просто очень большая комната в средней части дома. Залом её делали разве что восемь деревянных столбов, на которые опирались широкие балки потолка, столбов, деливших просторное помещение на три нефа ^[27]. Каменные стены были выбелены и по фризу украшены росписью, не геометрической, но причудливым цветочным плетением. В ранней юности Одиссей, побывав на Крите, увидел такой орнамент в одном из тамошних дворцов и потом, перестраивая свой дом, нарисовал узор по памяти и приказал рабам воспроизвести его. Кроме этой росписи, зал украшала лишь стоявшая в нише одной из стен статуя Афины, перед которой помещался небольшой домашний жертвенник. Здесь приносили только бескровные жертвы — плоды, масло, цветы. Большой алтарь богини находился в её храме, который был возведён Одиссеем неподалёку от дворца. Восемь бронзовых светильников, расположенных вдоль стен зала, вряд ли могли называться украшениями — они были самой простой, даже грубоватой работы, но хозяин ими дорожил: когда-то их выковал его отец, царь Лаэрт, упражняясь в кузнечном мастерстве.

Посреди зала стоял большой стол, к которому в последние дни пришлось приставить ещё один, немного меньших размеров: многочисленные гости-женихи за одним столом не умещались. Скамеек и лежанок тоже стояло здесь куда больше, чем прежде, кроме того, повсюду были разбросаны кожаные подушки и овечьи шкуры. Ненасытные гости, проводившие у стола большую часть дня, даже сдвинули два стоявших вдоль стен массивных сундука и подтащили их к столам. Не всем удавалось разлечься за трапезой, как им хотелось, и лучшие места всегда занимали те, кто был побогаче и понаглее, остальные трапезничали сидя либо устраивались на полу, на шкурах и подушках. Воины и рабы женихов ели во дворе, однако часто многие из них являлись к хозяйскому пиру, надеясь получить кубок вина и кусок мяса вместо хлеба, маслин и бобов.

И сейчас, за завтраком, в комнате полулежали или восседали не менее согни человек, хотя самих женихов во дворце жило пятьдесят четыре. Стол был обильно, но беспорядочно уставлен блюдами и мисками со снедью — жареной свининой, яйцами, свежеиспечённым хлебом, сухим виноградом и абрикосами, запечённой в золе очага рыбой, зеленью. Кувшины с вином стояли не только на столе, но и на полу — их было много. Прежде Одиссей и Пенелопа приучали слуг накрывать на стол красиво: все блюда и тарелки рабыни расставляли аккуратно, следили за тем, чтобы они не громоздились в беспорядке, но чтобы на них было приятно смотреть. Для женихов этого усердия никто не проявлял, да и невозможно было при таком количестве едоков приводить стол в порядок. Тарелок и мисок вообще не хватало на всех, и лишь Алкиной, Лейод и ещё несколько наиболее знатных и наиболее решительных «гостей» ставили перед собою тарелки и наполняли их кусками получше. Остальные ели с лепёшек или просто со стола, от чего дерево за несколько дней сделалось жирным и покрылось пятнами вина и масла.

Поздний завтрак женихов, как это бывало обычно, уже переходил в обед, когда над одной из дверей (в зале их было две, в обоих его концах) вдруг звонко ударил гонг.

— Это что же? не царица ли к нам? — воскликнул микенец Эвримах, отрываясь от медного кубка и широко улыбаясь. — Не иначе, как её сын привёз известие, что нет в Эпире никакого Одиссея! Думаю, так оно и есть!

— А кто скажет, отчего Телемак отправился в путь с двадцатью храбрецами, а вернулся, как говорят, один? — крикнул с другого конца стола Амфином, рослый белокурый красавец из Спарты. — Случилось что-то? Может, царица Андромаха не слишком ласково приняла сына Одиссея, а? Ха-ха-ха!

— Тихо ты, тихо! Всё же мы у них в доме! — зашипел сидевший рядом с Амфиномом Фемий, бедный странствующий певец, забредший в дом Одиссея лишь ради заработка.

Остался он потому, что женихи славно кормили бродягу за его песни, а ещё Фемий втайне надеялся в конце концов понравиться царице...

Амфином не успел ответить осторожному Фемию. Дверь, над которой висел гонг, распахнулась, и перед собравшимися появился Телемак. Он был одет непривычно торжественно: длинный, ниже колен хитон, красный, с серебряным шитьём, тёмно-серый плащ, переброшенный через левое плечо и сколотый серебряной застёжкой и (что уж совсем всех удивило) — витой серебряный с золотом венец на густых каштановых кудрях. Этот венец, венец царя Лаэрта, Одиссей надевал всего раз в жизни — в день своей свадьбы с Пенелопой.