Таежный гамбит - Юрий Достовалов Страница 58

— Вас не удивляет, что посыльный первым делом попросил чаю? — спросил Мизинов.

— Замерз с дороги человек, понятное дело, — оправдывался Яблонский.

— Не в традициях русской армии посыльному чаи распивать, не доложивши о деле, ведь так? — спросил Мизинов.

— Так-то так, Александр Петрович, но ведь они уже и не офицеры в полном смысле слова, сколько лет в тайге, другие привычки появились…

— Офицер всегда остается офицером, — возразил Мизинов. — И как он может быть им в «полном» или не в «полном» смысле слова? Я, по-вашему, в каком смысле офицер? — уже мягче и с улыбкой спросил он.

— Ну, зачем вы так, Александр Петрович! — было заметно, что Яблонский обиделся.

— Простите, Евгений Карлович, — извинился Мизинов. — В мыслях не было укорить вас в чем-то. Но вы поймите, что у нас около трех тысяч бойцов, и каждый из них на вес золота. Поистине, под нашим с вами руководством собрались, наверное, самые лучшие офицеры России. Цвет белой мечты, ее рыцари, уж простите мне такой затертый эпитет. Но он наиболее верно объясняет то, ради чего мы все еще не сложили оружия в этой борьбе. Офицер — он всегда офицер, в бою, в походе, на отдыхе, с женой и детьми. Всегда офицер! И как офицер постоянно думает о приказе… А этот — чай пить… Впрочем, посмотримте, Евгений Карлович, возможно, я слишком резок.

В дверь постучали.

— Войдите!

Двери распахнулись, и в комнату, грохоча сапогами, вошел среднего роста молодой подпоручик с планшетом через плечо.

— Господин генерал-майор! По личному поручению от капитана Белявского подпоручик Лукин! — козырнул он.

При первых его словах Мизинов насторожился и посмотрел на Яблонского. Тот пристально глядел на порученца. Им сразу же стало понятно все. Оглядев фигуру офицера, Мизинов нашел, что шинель на нем сидит мешковато, не по росту. Отдав честь, подпоручик так и стоял с протянутым планшетом — даже не вытащил оттуда письмо.

— Подпоручик, вы который год воюете? — первым спросил Яблонский.

— Так с восемнадцатого в тайге, — смутился порученец.

— А в германскую воевали, позвольте полюбопытствовать? — продолжал начальник штаба.

— Воевал… На Юго-Западном у Брусилова… А почему, собственно?..

— Да потому, ваше благородие, — перебил его Яблонский, — что как воевавшему у Брусилова вам должно быть прекрасно известно, что при личном докладе к генералу обращаются не по чину, а словами «ваше превосходительство»! И пакет вынуть из планшета и передать в руки! Не так ли? Или я что-то напутал?

Мизинов и Яблонский испытующе смотрели в лицо гостя. Тот заметно потерялся, покраснел, как-то неловко развел руками и вымолвил:

— Так ведь, ваши превосходительства, простите, конечно, но таежная война — она из тебя всю грамоту напрочь повыбьет. Все политесы забудешь. Одно слово — партизанщина, как красные нас называют.

— Сдается мне, подпоручик, что нам будет о чем поговорить, — сдержанно промолвил Мизинов, подходя к порученцу. — На досуге, когда вы вспомните, кто вы такой на самом деле. Руки! — Мизинов выхватил наган и приставил его к груди Лукина. — Не думайте сопротивляться, кругом часовые!

Лукин нехотя поднял руки с планшетом и презрительно улыбался:

— Ваша взяла, господа генералы! Но рано радуетесь. Белявский и Камов доживают последние деньки, и вам недолго осталось.

— Уж вам-то точно совсем чуть-чуть, — сказал Мизинов, вынув револьвер из кобуры Лукина и взяв из его рук планшет. — Я был прав, Евгений Карлович, планшет японский, из наших запасов.

— И японцев ваших скоро в море скинем! Вместе с вами! — Лукин осмелел и зло выкрикивал короткие фразы, брызгая слюной: — Пусть я погибну, это не меняет вашего краха!

— Караул! Увести! — крикнул Мизинов, отворив дверь.

— Моя смерть вам ничего не даст! — кричал Лукин, дергаясь в руках караульных. — Зато ваша… ваша положит конец этой гнусной войне, которую вы развязали против своего народа!.. Будущее не за вами!.. Оно вами проиграно!.. У вас его нет!..

На допросе Лукин не стал молчать и что удивительно, даже не попросил за откровенность сохранить ему жизнь. Он действительно был Лукиным, иркутским учителем. Призванный в армию в четырнадцатом, дезертировал с фронта и затаился в тайге. Когда пришла смута, понял, что настала пора извлечь из этого личные выгоды. Вступил в партию большевиков и записался в партизанский отряд. С тех пор уже четвертый год сражается за счастье трудящихся.

Поведал он и о смерти разведчиков, и о геройской гибели подпоручика Пронина — не сказав ничего Струду, тот предпочел умереть. За недостатком времени его не стали пытать и расстреляли. «Случаются и у вас герои, не возражаю», — ехидно скривился Лукин.

Как человек военный, Струд понимал, что Мизинов с нетерпением ждет возвращения своих разведчиков. А потому ничего не оставалось, как действовать наобум. Струд сам прекрасно понимал, что его замысел шит белыми нитками, что любой офицер с опытом разглядит в Лукине насквозь штатского человека. Но выхода у него не было, да и время поджимало. Кроме Лукина посылать было некого — тот хотя бы внешне походил на офицера. Переодев его в форму Пронина и дав наставления, Струд отпустил его к Мизинову.

«Вернется — здорово. Не вернется — что ж поделаешь», — думал командир.

Мизинов слушал рассказ Лукина и сокрушался о том, что еще и боев-то не было крупных, а люди гибли. И какие люди!

— Я знаю, что вы меня расстреляете, — сказал Лукин.

— Сожалею, но не смогу доставить вам такого удовольствия: вы не офицер, — оторвался Мизинов от раздумий.

— Все равно! — выпалил раскрасневшийся Лукин. — Я готов умереть. Чем я хуже вашего офицерика?..

— Пора с этим кончать, мы и так потеряли много времени, — на следующий день сказал Мизинов Яблонскому. — Приведите его.

Яблонский скомандовал, и вскоре в штаб ввели Лукина. Мизинов сидел за столом и задумчиво смотрел на пленного.

— Евгений Карлович, оставьте нас одних, — приказал Мизинов. Начальник штаба попробовал возразить, но Мизинов был категоричен:

— Прошу вас, Евгений Карлович! — он вытащил револьвер и положил его перед собой на стол.

Яблонский вышел и плотно прикрыл за собой двери.

— Можете перед смертью попросить меня о чем-нибудь, если хотите. Обещаю: что в моих силах — выполню. Вы мне симпатичны своей категоричностью.

— Благодарю, — усмехнулся Лукин. — В таком случае похороните меня в отдельной могиле, поставьте звезду и напишите: «Последний романтик революции Станислав Лукин».

— Даже так, — удивился Мизинов. — Вы искренне верите в победу пролетариев?

— Безусловно и непреклонно, — отрезал Лукин. — Впрочем, что вам от того? Это ведь не мешает вам верить в свою белую мечту!

— Пора кончать наши пересуды, все одно это ни к чему не приведет, — сказал Мизинов, поднимаясь из-за стола. Он подошел к окну, выходившему на пустынный двор. «Даже странно видеть, что сейчас там никого нет, — подумал он. — Но уж так тому и быть!»