Странствие Кукши за тридевять морей - Юрий Вронский Страница 58

Так или иначе, юный христианин Кукша, видя каждый день над собой безоблачное небо, думает: «Может быть, Господь, обративший сердца Хаскульда и Тюра к истинной вере, заботится теперь о том, чтобы новообращенные донесли ее свет до своей прозябающей в невежестве земли?»

Шелоник – ветер для кораблей почти попутный, но, к сожалению, он слишком слаб и от парусов мало толку – постоянно приходится идти на веслах. Впрочем, Кукша не сетует, он уже втянулся в эту тяжелую работу. Поначалу было трудно – набивал водяные мозоли, ломило спину и руки, ведь он никогда не греб длинным корабельным веслом. Дома, на севере, ему доводилось плавать лишь в легком осиновом челноке, а норвежские викинги во время похода не давали ему грести – он был слишком мал. В конце концов ему начинает даже нравиться эта однообразная работа, когда все необходимо делать в лад с остальными. И нравится вдыхать крепкий бодрящий запах сильных мужских тел.

С Шульгой ^[94] Кукша познакомился еще в Царьграде, на берегу, когда помогал русам смолить корабли, – греки всех участников нападения на Царьград называют русами. Тогда же к Кукше пристало прозвище Грек – корабельщики слышали, как он разговаривает с греками по-гречески. Даже старые знакомые Страшко с Некрасом скоро привыкли называть его Греком.

Впервые это прозвище Кукша услышал от Шульги. Однажды Кукша почувствовал на себе чей-то взгляд, поднял голову и увидел, что на него смотрит юноша такого же возраста, как и он сам. Встретившись взглядом с Кукшей, юноша широко улыбнулся и подошел к нему.

– Ты Грек? – спросил он и, не дожидаясь ответа, сказал: – А я Шульга.

И протянул Кукше руку. Кукша сразу отметил, что у Шульги удивительное лицо, на нем словно застыла готовность в любое мгновенье улыбнуться или даже засмеяться.

Оба сразу почувствовали расположение другу к другу. Может быть, потому, что оказались среди прочих самыми юными. И теперь плывут они, разумеется, на одном корабле. Когда их очередь отдыхать, они не могут наговориться. Если вспоминают свое северное детство, им кажется, что оно прошло у них вместе, словно они братья, хотя и жили они в разных местах, и семьи у них совсем разные: Шульгины родичи – богатые и знатные, а Кукшины – простые пахари, рыбаки и охотники. Иногда один начинает что-то говорить, а другой подхватывает, как будто обоим довелось видеть одно и то же. Оба не помнят, как научились плавать, словно умели от рождения, подобно щенкам. Вдобавок, у обоих отцы погибли в бою.

Когда князь Рюрик утвердился в верховьях Волхова, возле Ильмень-озера, в тамошних посадах объявился полоцкий княжич Водим по прозвищу Храбрый, двоюродный брат Рюрика, и стал говорить жителям, что законный князь он, а не Рюрик, потому что он сын старшей дочери князя Гостомысла, а Рюрик сын всего лишь средней.

Знатные жители Приильменья уже успели к тому времени почувствовать властную руку призванного ими же князя Рюрика и рассудили: может, Водим-то помягче, посговорчивей окажется и под его рукой вольнее им будет ходить? К тому же с покои веку известно, как новое искушает: старое оно, мол, и есть старое, оно уже успело надоесть… А новое – совсем другое дело, оно еще сулит что-то неизведанное!

И встали приильменьские за Водима против Рюрика и – проиграли. Разбила Рюрикова дружина приильменьских мятежников, Водима же Храброго Рюрик сам убил. Не хотелось, говорят, ему двоюродного брата убивать, а пришлось. Многих мужей Рюриковых положил Водим Храбрый, никак не хотел миром покончить дело, оно и не мудрено – с таким-то прозвищем! Ну, и Рюрик тоже не робкого десятка…

В том мятеже и пал Шульгин отец. Перед смертью отец успел сказать шурину, брату Шульгиной матушки, чтобы бежал он а Киев и Шульгу с собой увел – от мести Рюриковой. Матушкин брат, Шульгин дядя, погиб в битве, когда Оскольд и Дир выступили вместе с киявнами против хазар, и теперь Шульга сам по себе дружинник у князей. Шульгой же его зовут потому, что он и в самом деле Шульга, левша то есть. Нет, никакого неудобства в этом нет. А в битве даже наоборот – шульгой быть еще и удобнее: противник теряется от неожиданности.

Морская ватага Оскольда и Дира разноплеменна. Не последние люди в ватаге – киевские русы. Но они, сказать по правде, просто давние переселенцы в Киев с северо-восточных берегов Русского моря. Все воины, кроме варягов, чуди и половцев, – люди словеньского языка.

С самого начала плавания Кукша обратил внимание на разнообразие шлемов, которые стоят возле корабельщиков на кольчугах, положенных на мостки, – с наносниками и без наносников, с козырьками и без козырьков, с острым пли круглым верхом, с бармицами ^[95] и без них. На кораблях есть, наверно, шлемы всех народов! Шульга объяснил Кукше, что такое разнообразие даже удобно: воины не перепутают их, надевая в случае опасности.

Заметил Кукша и то, что по шапке можно узнать, какого племени тот или иной человек. У русов из Таматархи и Таврии ^[96] в чести тонкая войлочная шляпа, почти плоская, с бахромой по краю, она завязывается под подбородком, чтобы не слегала с головы. Такая шляпа служит для защиты от солнца. У словен и чуди в ходу берестяные шляпы, а у северян ^[97] – валяные.

Поляне и киевские русы предпочитают высокую, сужающуюся кверху шапку из овчины. Позже Кукша узнал, что называется она «кучма» и поляне носят ее искони, а русы переняли ее у полян, поселившись в Киеве.

И еще Кукше бросилось в глаза, что поляне и русы носят необычайно широкие, неудобные на его взгляд, шаровары, которые завязывают под коленом.

От Шульги Кукша узнает, что многие из воинов-корабельщиков не поплывут с Оскольдом и Диром в Киев – это те, которые живут либо у моря, либо недалеко от моря на одной из рек, впадающих в него.

Первыми расстаются с товарищами по набегу тиверцы, живущие в устьях Дуная, в южном рукаве, который они называют «гирло». Там у них город Переяславец, который ромеи издревле, еще при царе Траяне, называли Марцианполь, до него от моря тридцать ромейских поприщ ^[98].

От южного рукава до северного, вдоль морского берега, – шестьдесят поприщ. Между южным и северным рукавами есть еще много других рукавов. Все они текут по огромной болотистой равнине, густо поросшей камышом выше человеческого роста. В этих зарослях находят приют стада буйволов и несметное число различных водяных птиц, заполняющих пространство оглушительным гомоном. В камыше рыщут волки, которые без труда находят здесь пропитание. Но как обиталище для человека это благодатное место не годится – чересчур сырое.