Боги не дремлют - Сергей Шхиян Страница 58

Французы или баварцы, я так и не понял, кто против нас воюет, остановились шагах в сорока, выглядывали из-за деревьев, но в атаку не шли. Было понятно, что драться они не рвутся. Тогда я решил попробовать вступить с ними в переговоры и закричал на своем собственном французском:

— Messieurs les soldats, les cossaqs sont ici, rendez-vous!

Фраза была простенькая, но понятная, я их предупредил, что здесь казаки предложили сдаться.

— Ты чего им такое сказал? — спросил казак, которому я отдал мушкетон.

— Предложил сдаться, — тихо ответил я, с нетерпением ожидая, что последует дальше.

Несколько минут ничего не происходило, потом с французской стороны из-за дерева кто-то помахал кивером и закричал:

— Nous nous rendons!

— Не стреляйте, они сдаются! — крикнул я казакам.

— Avancez haut les mains! — приказал я им выходить с поднятыми руками.

Честно говоря, мне показалось, что мирное решение боевого эпизода казакам не понравилось. Однако, стрелять во врагов с поднятыми руками никто не стал, и когда гренадеры вышли на дорогу, казаки с ними смешались и с любопытством рассматривали. Я был настороже, но никаких подлостей пленные не затевали, и сразу начали сдавать оружие.

Я спросил кто они. Солдаты действительно оказались баварцами из восьмого пехотного полка. Их ротного командира час назад убили на дороге, и они оказались под командой капрала, толстого рыжего малого с добродушным лицом. Вероятно, отсутствие офицера и послужило причиной такой легкой сдачи, ни и еще панический страх Великой армии перед казаками.

К этому времени бой на дороге начал стихать и мы без происшествий ретировались вглубь леса. Место сбора оказалось на обычной лесной поляне, где наших казаков ждал Петр с лошадьми, а меня разгневанная и обиженная Матильда. Пленных построили шеренгой и в сопровождении моих знакомых повели в тыл русской армии. Оставшиеся казаки устроились под деревьями ожидать прибытия основного отряда.

Скоро раздались приветственные возгласы и по той же что и мы дороге, подъехали основные силы. Отряд оказался небольшой, человек двести гусар и казаков. Командир, не слезая с коня, разговаривал со своими офицерами.

Мы с Матильдой подошли было представляться Сеславину, однако, увидев, что ему не до нас, остались стоять в стороне. Герой-партизан, оказался человеком приятной наружности с прямым носом, курчавой головой, и само собой, по моде своего времени с усами и бакенбардами. Он как-то странно сидел на красивом жеребце, немного боком, с опущенной вниз правой рукой.

Казаки тотчас доложили командиру отряда о пленении роты гренадеров и о нашей роли в этом деле, это я понял, когда он повернулся в седле и посмотрел на нас с Матильдой. Отдав какие-то распоряжения, он с трудом слез с лошади и кивком подозвал нас к себе.

Вблизи выглядел Сеславин, мало сказать, усталым, он казался просто живым покойником. У него было смертельно бледное лицо с серой кожей и совсем больные, запавшие, с тенями вокруг, глаза с красными распухшими веками. К тому было заметно, что он ранен в ногу и руку, скорее всего, совсем недавно. Правая рука его не поднималась выше груди, а нога поверх панталон была обмотана какими-то грязными тряпками.

Мне показалось, что в его состоянии не то что воевать, невозможно просто стоять на ногах. Сеславин же не только старался казаться спокойным, уверенным в себе, даже бесстрастным, он так безукоризненно себя вел, что смог нам приветливо улыбнуться. Как ему это удавалось, я не понял. Невольно вспомнились строки из стихотворения Лермонтов «Бородино»:

Да, были люди в наше время.

Не то, что нынешнее племя:

Богатыри — не вы!

Прав был принц Евгений Богарне, оценивая героизм русских и французских воинов во время этой странной, никому не нужной войны: «Говоря по совести, не было причин ни Кутузову доносить о победе императору Александру, ни Наполеону извещать о ней Марию Луизу. Если бы мы, воины обеих сторон, забыв на время вражду наших повелителей, предстали на другой день перед алтарем правды, то слава, конечно, признала нас братьями».

Следуя приглашению, мы с «корнетом» подошли к командиру отряда. Наша французская форма его удивила, но он не подал вида и любезно с нами поздоровался. Мы представились, Матильда помещицей Пузыревой, я московским жителем, случайно оказавшимися в театре военных действий.

Только услышав, что стройный уланский корнет дама, Александр Никитич не смог сдержать удивления. Он попросил рассказать, откуда у нас французская форма и оружие, но слушать не смог, покачнулся и устоял на ногах только с помощью юного гвардейского прапорщика с типично немецким лицом. Как я вскоре узнал, тот действительно по происхождению был обрусевшим немцем, по имени Александр Габбе.

— Вам плохо? — сочувственно спросил я.

— Пустое, — отирая здоровой левой рукой, пот с лица, ответил капитан, — сейчас некогда хворать! Выгоним неприятеля из пределов отечества, тогда и будем лечиться.

— Я бы мог вам помочь, — предложил я, — я немного понимаю в медицине.

— Увы, нам уже нужно выступать, как-нибудь в другой раз.

— Это не займет много времени, но обещаю, вам сразу станет легче, — настойчиво сказал я.

Честно говоря, этот человек с первого же взгляда так мне понравился, что захотелось ему хоть чем-то помочь.

— Спасибо, но только разве что ночью на биваке, сейчас не до того. Черкес, иди сюда, — ласково позвал он коня. Тот посмотрел на хозяина лиловым глазом, по-человечески кивнул головой и тотчас подошел. Прапорщик подставил капитану плечо, и Сеславин вновь оказался в седле.

— Вы, надеюсь, с нами? — спросил он нас с Матильдой. — По пути расскажете о своих приключениях.

О моем участии в пленении французов он даже не упомянул, отнесся к этому как к обычному пустячному делу, что мне тоже понравилось.

Штабс-ротмистр в форме Сумских гусар отдал приказ «По коням» — и отряд тотчас оказался в седлах.

Замешкались только мы с Матильдой, что, надеюсь, было извинено, я помогал даме сесть в седло. Отряд сразу же тронулся. Мы подъехали к командиру и расположились от него по обе стороны. Сидеть в седле Сеславину было легче, чем стоять на ногах и видно было, что боль постепенно его отпускает. Я не спешил с началом рассказа, давал ему возможность придти в себя.

Александр Никитич с интересом поглядывал на Матильду. Она, как настоящая женщина, тут же встала в стойку, или, что было точнее в той ситуации, села в седле елико возможно, грациозно, так, будто находилась в гостиной и принимала гостей. Дорога была такой раскисшей, что ехать было трудно, ноги лошадей скользили, но это не мешало ей очаровательно выглядеть. Не портили ее даже не сошедшие до конца следы побоев. Однако рассказывать о наших странствиях пришлось, в основном, мне.

Само собой, никаких чудес в этом рассказе не присутствовало. Пузыревы, как и я, всего-навсего, бежали из сгоревшей Москвы, пробирались в свое имение. Мы случайно встретились на дороге, ну а дальше я уже говорил о вполне реальных событиях. Из всех наших подвигов, как мне показалось, Сеславину больше всего понравился способ разоружения французских улан. Он даже посмеялся, когда Матильда передала ему содержание тостов, на которых сломались восторженные и легкомысленные французы. Потом он меня удивил неожиданным выводом, который сделал из рассказа: